Хелен Ханфф "Герцогиня Блумсбери стрит" (1973) на русском языке, ЧАСТЬ II

 19:00

Эна влетела ко мне в пять тридцать с коричневым бумажным пакетом, полным лимонов, меда и сока лайма, чтобы я лечила свой кашель. Она сказала, что все утро ей хотелось позвонить мне и она даже поднимала трубку, но в итоге постеснялась звонить; я сказала, что мы обе по натуре слишком сдержаны. Она хотела, чтобы я поужинала с ними завтра вечером. Я сказала, что буду в Стратфорде, но вернусь в пятницу, на её лице отразилось разочарование.

«Мы поедем за город в пятницу и вернемся не раньше десятого!» сказала она.

"Не переживайте", — сказала я. "Я твердо намерена задержаться тут до пятнадцатого числа".

Она выглядела расстроенной.

"Вы не можете вернуться домой так скоро! Мы только с Вами познакомились!" сказала она. "Послушайте, если у Вас недостаточно денег, почему бы Вам не переехать и не остановиться в нашем доме в деревне? Мы вообще не будем им пользоваться после десятого числа, Вы можете остаться там на все лето - если только Вы не будете против наших визитов на выходные?", смотрит на меня с тревогой. Люди нарушают мое душевное равновесие.

Она только что ушла, чтобы встретиться с Лео у его матери.

Сумка BOAC прибыла, я позвонила полковнику и поблагодарила его. Он посоветовал мне побольше есть:

"Вы всегда должны кормить свою простуду. Если не дадите микробам пищу, они будут питаться Вами».

Сейчас спущусь в столовую и покормлю микробов.

ПОЗЖЕ

Я заказала «курицу по-мэрилендски», которая оказалась кусочком курицы в панировке, обжаренной как телячья котлета, к которой шла полоска бекона и жирная колбаска. На десерт было «Купе Ямайка», но его заказала не я, а пара за соседним столиком: длинное узкое печенье, торчащее из шарика ванильного мороженого, лежащего на ломтике консервированного ананаса. Вероятно, это смутило бы Ямайку так же, как курица смутила бы Мэриленд. Но однажды кто-то сказал мне, что в Париже есть ресторан, в меню которого указано «Pommes à la French Fries» (*"Картофель а-ля "Французский картофель фри").

(*French Fries с англ. переводится просто как "картофель фри", который, к слову, произносится как "фрай" ("жареный"), потому что "фри" означает "бесплатно" и когда вы просите "картофель фри" в англоязычной стране, все думают что вы немного ку-ку:)

ЧЕТВЕРГ, 1 ИЮЛЯ

СТРАТФОРД

ПОЛНОЧЬ

Я пишу это в постели, в роскошном номере мотеля: ковер от стены до стены, мягкое кресло, телевизор, туалетный столик и красивая примыкающая ванная комната, выложенная лиловой плиткой. Жизнь в "Кенилворте" никогда не была такой.

Я вам говорю, мой полковник, должно быть, самый добрый и внимательный человек на свете. Мы выехали из Лондона в обычную серую погоду, через какое-то время такая погода начинает раздражать; я сказала полковнику, что начинаю жаждать солнечного света, как человек, испытывающий жажду, жаждет воды. Мы въехали в Котсуолдс и где-то в середине утра погода прояснилась, и ненадолго выглянуло солнце. Как только это произошло, он остановился на обочине, достал из багажника шезлонг и поставил его для меня на траве, чтобы я могла немного понежиться на солнышке, пока оно не спряталось. Он рассказал мне, что его жена умерла от рака «после двух лет ада»; он, должно быть, великолепно проявил себя в тот период.

Мы проезжали мимо Сток-Поджеса и он рассказал мне, что именно здесь находится деревенское кладбище Грея. «Элегия»* Грея была любимым стихотворением моей матери, мне бы хотелось осмотреть кладбище, но у нас не было для этого времени.

(*«Элегия, написанная на деревенском кладбище» — стихотворение Томаса Грея, законченное в 1750 году и впервые опубликованное в 1751 году. Стихотворение — элегия по названию, но не по форме; в нём есть размышление о смерти и воспоминания после смерти. В стихотворении утверждается, что воспоминания могут быть хорошими и плохими, и рассказчик находит утешение в размышлениях о жизни малоизвестных деревенских жителей, похороненных на кладбище).

Пока мы ехали, он рассказал мне длинную историю о знакомой ему вдове, которая влюбилась в мужчину и была приглашена на его виллу в Италии, а когда она туда прибыла, обнаружила, что для неё не подготовили отдельную комнату, на самом деле мужчина хотел, чтобы она разделила с ним его СПАЛЬНЮ, понимаете, и-я-хочу-сказать, сказал полковник, что она совсем не такая, и для неё было шоком обнаружить, что Баундер хотел только одного. Я задавалась вопросом почему он рассказал мне эту историю, если не фигурировал в ней сам - и затем меня осенило, что это был такой деликатный способ заверить меня, что он не ожидает, что я буду делить с ним спальню в Стратфорде. Мне это никогда не приходило в голову; он слишком порядочный и старомодный, это было бы не в его характере.

Он рассказал мне, что ушел из издательства, чтобы ухаживать за своей женой, а после ее смерти устроился на работу в Хитроу ради удовольствия.

«Если я вижу мужчину, его жену и взрослых дочерей, стоящих вместе и выглядящих немного не в духе, я подхожу к мужчине и говорю: "Сэр, какая из этих дам ваша жена?". И он сияет! И она сияет!". И полковник громко хохочет.

«Если я вижу пару средних лет, которая выглядит грустной, вы знаете, я подхожу к ним и спрашиваю: «Ребята, у вас медовый месяц?» и Вы бы видели их лица! Они понимают что я шучу - некоторые из них - и тем не менее, знаете ли, остаются довольными.

«Если я вижу плачущего ребенка, а некоторые из них очень устают и расстраиваются в большом аэропорту, они голодны, они хотят быть дома - когда я вижу плачущего ребенка, я подхожу и спрашиваю родителей, не знают ли они где я мог бы найти для себя милую маленькую девочку, потому что моя уже выросла. А потом вдруг замечаю плачущую девочку и говорю, что она именно такая маленькая девочка как я искал и спрашиваю, не хочет ли она стать моей маленькой девочкой». И каждую историю он заканчивает громким смехом, выражающим сплошное удовольствие.

Котсуолдс выглядит именно так, как я всегда себе представляла: зеленая сельская местность, усеянная английскими деревнями, которые, кажется, не изменились со времен Елизаветы I. Мы пообедали в пабе возле деревенской церкви, где, по словам полковника, «Хэмпден начал революцию». У меня не хватило смелости сказать ему, что я не знаю кто такой Хэмпден.

(*Джон Хэмпден (21 марта 1653 - 12 декабря 1696) был английским землевладельцем и политиком, в 1689 году придумал фразу «Славная революция»).

Стратфорд находится за пределами Оксфорда, завтра мы вернемся туда. Мы проехали мимо указательных знаков на Оксфорд и я рассказала ему о Грейт-Тью. Много лет назад кто-то прислал мне открытку — фотографию пяти коттеджей с тростниковыми крышами, расположенных в низине холма, — и написал на обороте:

"Это Грейт-Тью. На карте его не найти, для этого нужно заблудиться по дороге в Оксфорд".

Фотография настолько идеализировала вид сельской Англии, что я не верила, что деревня действительно существует. Раньше я часами смотрела на эту открытку. Хранила её годами в "Оксфордской книге английского стиха".

"Хорошо!" - сказал полковник, вдохновленный брошенным ему вызовом. "Нам просто нужно найти деревню Грейт-Тью и посмотреть осталась ли она всё такой же".

Он петлял по дорогам Котсуолдс и, наконец, мы подъехали к указателям, указывающим на Тью и Литл-Тью (*то есть, Малый Тью, само слово "тью" означает "выделывать кожу без дубления"), свернули за поворот и увидели Грейт-Тью (*Большой Тью), выглядевший точно так же, как на моей открытке: пять древних каменных домов с тростниковыми крышами, все еще стоящих в низине холма. Полковник сказал, что они относятся ко временам Генриха VIII. Пятьсот лет спустя в них все еще жили: на окнах были белые занавески и цветочные ящики, а на каждой лужайке перед домом был разбит розарий.

Он припарковал машину - единственную в поле зрения – и мы вышли. Дальше по дороге находилось единственное другое строение в деревне — с небольшим универсальным магазином, состоящим из одной комнаты, и почтовым отделением. Мы вошли. Там не было никого, кроме женщины, которая всем управляет, снаружи мы также не увидели ни души.

Полковник купил себе мороженое, а я попросила стакан молока, мне вручили литровую бутылку и соломинку. Полковник сообщил хозяйке, что я приехала «из Нью-Йорка» и «особенно хотела увидеть Грейт-Тью». Пока они разговаривали, я сжимала в руках литровую бутылку, всецело занятая тем, чтобы влить в себя хотя бы полпинты (почти 300мл), чтобы не задеть чувств хозяйки. Выпив запланированное количество, я огляделась в поисках какого-нибудь неприметного места, чтобы поставить бутылку, и обнаружила, что магазин внезапно заполнился людьми – мужчинами в деревенских кепках и женщинами в ситцевых платьях. Я отошла в сторону, а они все подошли к прилавку и купили сигареты и газеты. Вошли несколько детей, но хозяйка тут же их выгнала.

Полковник доел мороженое, взял у меня из рук бутылку с молоком, вылил полторы пинты молока, как если бы это был стакан воды, и мы ушли.

"Что ж!" — сказал он, когда мы вернулись к машине. «Мы дали им пищу для сплетен на месяц! Вы заметили как вся деревня пришла посмотреть на людей из Другого Мира? Они прибежали как только увидели мою машину с лондонскими номерами. Вы видели как она выгнала детей? Это должно было освободить место для всех взрослых. Они не увидят здесь путешественников ещё очень долго. А из Нью-Йорка - никогда в жизни!".

А мы были всего лишь в нескольких часах езды на машине от Лондона.

Все, кого я когда-либо знала, кто ездил в Стратфорд, предупреждали меня, что это коммерческая туристическая ловушка, поэтому я была к этому готова. Первое, что мы увидели, подъехав, был огромный рекламный щит, приглашающий в ГАМБУРГЕР-БАР ДЖУДИТ ШЕКСПИР. Полковник покраснел от ярости. Но это не имело ни малейшего значения. Вы находите дом Шекспира и платите за вход - и просто поднимаетесь по лестнице, держась за огромные перила, просто входите в спальню и касаетесь стен, а затем спускаетесь обратно и стоите на кухне, которая видела как он входил и выходил каждый день его взросления, это должно растрогать любого, кто родился говорящим по-английски.

Мы посмотрели «Много шума» в блестящем современном театре, очень традиционном, но игра была не очень хорошей. Полковник большую часть времени проспал и я его не виню.

Теперь пойду залезу в ту розовато-лиловую ванну, мы уезжаем в Оксфорд рано утром и я хочу сначала получить максимум удовольствия от этого шикарного дворца.

ПЯТНИЦА, 2 ИЮЛЯ

Я видела Тринити-колледж и гуляла по двору, по которому ходил Джон Донн; я видела Ориэл и сидела в часовне Джона Генри. Но вы просто не поверите через что мне пришлось пройти, чтобы увидеться с ними. Кажется у меня наконец случилась истерика. Надеюсь это была она.

на фото Ориэл-колледж

Мы добрались до Оксфорда незадолго до полудня и нашли дом Дэвидсонов на типичной улице студенческого городка, затененной деревьями. Лора ждала нас там. Она сказала, что профессор на работе, а сын Дэвид в школе и считает часы до того момента, когда сможет присоединиться к нам за чаем.

У неё хриплый голос и приятный необычный акцент; она родилась в Вене и выросла в Англии. Она и ее муж были детьми-беженцами из гитлеровской Германии.

Полковник ее очень позабавил, она назвала его «Командиром» и сказала, что он напоминает ей Винни-Пуха. Моя проблема заключалась в том, что к этому времени мы с полковником провели вместе тридцать часов подряд, а я не готова к такому даже с самым лучшим другом на земле, каковым он не являлся. За ланчем в пабе кампуса он объявил (не к месту, думаю его просто увлек Оксфорд):

«Британская империя будет восстановлена по требованию народа! Один египтянин недавно сказал мне: «Почему вы, англичане, скромно сидите дома, когда вы нужны всему миру?».

По какой-то причине это меня разозлило и я сказала что-то грубое, и мы проговорили пару минут, пока Лора тактично не встала между нами, как воспитательница, и не восстановила мир.

После обеда начались мои проблемы. Я спросила: "Можем ли мы сходить посмотреть колледжи Тринити и Ориэл?", а Лора сказала: «Сначала мы должны посетить Бодлианский читальный зал, это великолепное здание Рена, и ее муж работал там и хотел встретиться со мной. Мы пошли туда, я встретилась с профессором и увидела читальный зал, сводчатый потолок, высокие полки и лестницы - всё выглядело потрясающе.

здание Бодлианской библиотеки

на фото читальный зал Бодлианской библиотеки

его можно увидеть, например, в сериале "Открытие ведьм"

Выйдя оттуда я сказала: "А теперь мы можем сходить посмотреть Тринити и Ориэл?", но Лора спросила, Знаю ли я, что книгохранилища Бодлианской библиотеки протянулись на целую милю (*чуть больше 1.6км) под тротуарами? и показала мне под какими именно. А полковник сказал, что однажды летом он учился в Уодхем-колледже и мне необходимо увидеть двор Уодхема. И он и Лора приняли решение, что должны отвести меня на главную улицу, в книжный магазин Блэквелла, очень известный книжный магазин, они оба знали насколько сильно я интересуюсь книжными магазинами. (Я прихожу в отчаяние, пытаясь объяснить людям, что меня не интересуют книжные магазины, меня интересует то, что написано в книгах. Я не ищу то, что мне нужно в книжных магазинах, я ищу это в библиотеках, где вы можете взять книгу домой и прочитать, и если она вам понравится, пойти в книжный магазин и купить её).

Итак, в один чудесный день моей жизни, когда я на самом деле находилась в Оксфорде, меня тащили по главной улице, указывали на каждый памятник и каждую церковь, все они спроектированы Реном, меня тащили по книжному магазину Блэквелла, мимо каждого стола и полки, и следующее, что я помню, я, чёрт возьми, иду по двору какого-то места под названием Уодхем. А время идёт, становится всё позднее и позднее, вот-вот мы поедем к Лоре домой, чтобы встретиться с её сыном за чаем, а после чая мы с полковником уедем в Лондон.

Поэтому у меня случилась истерика.

Я стояла посреди двора Уодхем-колледжа и кричала: «КОГДА МЫ УВИДИМ ХОТЬ ЧТО-ТО ИЗ ТОГО, ЧТО ХОЧУ УВИДЕТЬ Я?».

Лора поспешила ко мне, повела себя очень любезно и с пониманием (раньше она была социальным работником) и сказала:

«Это место нравится Командиру. Уодхем — его единственная связь с Оксфордом».

И я резонно ответила: «ОН ЗДЕСЬ ЖИВЕТ, ОН МОЖЕТ УВИДЕТЬ ЭТО В ЛЮБОЙ ЧЁРТОВ ДЕНЬ, КОГДА ЗАХОЧЕТ!».

И она сказала "Ш-ш-ш", а полковник подошел и спросил: В чем дело? Что случилось? И они оба всё обдумали и решили, что я права, а затем спросили что мне особенно хотелось увидеть? А Лора спросила, Уверена ли я в существовании Ориэл-колледжа?, она не смогла найти его на карте, а полковник сказал, Возможно я подумала о Тринити колледже в Кембридже, принц Чарльз учился там.

И я осторожно ответила: «Нет, я думала о Джоне Генри Ньюмене, который преподавал англиканское богословие в Ориэл-колледже, умер католическим кардиналом и был немного не в себе во многих отношениях, но который писал по-английски так, как немногие люди на земле когда-либо писали по-английски, одним из немногих был Джон Донн, и оба они учились в Тринити-Оксфорде, так что, могу я, пожалуйста, увидеть Тринити и Ориэл.

Мы вышли со двора Уодхем-колледжа и остановились на углу, а Лора снова изучила свою карту и, конечно же, обнаружила Ориэл-колледж. Мы пошли туда, я посидела в часовне в одиночестве и поговорила с Джоном Генри. (Снаружи, как я узнала позже, полковник говорил Лоре, что я «сумасшедший, запутавшийся ребенок»).

Мы пошли в Тринити и я прогулялась по его двору. И это всё. Туристов не пускают внутрь зданий колледжа.

Если вас не интересует главным образом архитектура, посещение Оксфорда вас очень разочарует. Всё, что открыто для туристов, в любом колледже, — это двор и часовня прямо у входа в него. Всё остальное закрыто для посещений. Так что я никогда не увижу те комнаты первокурсников и никогда не узнаю, растет ли ещё за окном «много львиного зева», как во времена Ньюмена. И я никогда не увижу комнаты, в которых писал Милтон, или комнаты, в которых Кью преподавал в Кембридже, потому что в Кембридже те же ограничения.

Мы вернулись к дому Лоры за пять минут до того как пятнадцатилетний Дэвид пришел домой, тяжело дыша и задыхаясь. Он бежал всю дорогу, только чтобы встретиться со мной, я никогда не была так польщена.

Полковник выпил чашку чая, затем пошел в спальню и вздремнул, а мы с Лорой и Дэвидом сидели на кухне и обменивались историями о Филадельфии, о том где находится их дом и где выросла я. Они возвращаются в сентябре.

За чаем Лора почувствовала себя очень виноватой из-за того как прошёл мой день и умоляла меня как-нибудь сесть на поезд и приехать в Оксфорд одной. («Даже не сообщайте нам, что Вы здесь, если не хотите», — сказала она, а Дэвид спросил: «Почему она не может сообщить нам, что приехала?»). Я сказала ей, что уже увидела то, что хотела увидеть больше всего - из того, что было доступно, и это правда.

На обратном пути в Лондон мы проезжали деревню под названием Сэйм (Thame) - которое произносится так же, как пишется; как слово «также», с шепелявостью (на англ. "также"/"same" произносится как "сэйм"), и полковник рассказал мне почему Темза (Thames) произносится как Тэмс. Кажется у первого короля Ганновера был сильный немецкий акцент и он не мог произнести звук "с"/"th" (произносится шепеляво). Он называл реку «Тэмс» и, поскольку король-всегда-прав, всем остальным пришлось называть её также, с тех пор так и повелось.

Он рассказал мне обо всех вдовах, которые обращаются к нему за советом, у всех у них, кажется, "куча денег" и дети, которые его обожают.

Мы вернулись домой в девять. Я буду всю жизнь ему благодарен за поездку, но совместно проведенного времени было слишком много. Я скрылась в баре, чтобы написать это; в лаунже более комфортно и бесплатно, но я бы укусила любого, кто сегодня вечером попытался бы со мной заговорить. 

На стойке регистрации для меня куча сообщений. Звонил Марк Коннелли, звонила лондонская газета «Ридерс дайджест», звонила Барбара от Никки и женщина, о которой я никогда не слышала. Сотрудник стойки регистрации был очень впечатлен всеми этими сообщениями. Как и я. 

СУББОТА, 3 ИЮЛЯ

Я только что звонила Марку Коннелли. Он был выдающимся драматургом, когда я была ещё ребенком, а мои родители были ярыми театралами. Они должны были дожить до момента, когда Коннели написал мне письмо, став поклонником моего творчества. Оно пришло незадолго до Рождества и я чуть не выбросила его, даже не открыв. Его имя числится в какой-то благотворительной организации, которая мне не интересна, и я подумала, что письмо — очередное обращение с просьбой. Только когда моя рука зависла над корзиной для мусора, мне пришло в голову, что конверт был слишком тонким для благотворительного обращения. Итак, я открыла его.

Дорогая мисс Ханфф:

Учитывая все те письма, которые присылают Вам (Сколько благодарных людей уже написали - один миллион? два миллиона?) я не рассчитываю, что Вы найдете время прочитать моё в ближайший год или даже дольше.

В любом случае, рано или поздно Вы обнаружите, что оно такое же, как и все остальные: в нём говорится о том, что книга «Чаринг-Кросс роуд, 84» нежная, забавная, яркая и чудесная, она заставляет читателя радоваться тому, что он живет с Вами в одном веке.

Коленопреклонённый, 

Марк Коннелли

И я чуть не выбросил его, не открыв.

Я встретилась с ним несколько месяцев спустя и он сказал, что будет в Лондоне в июле, в своём клубе, и возьмёт меня посмотреть как выглядит джентльменский клуб.

Он заедет за мной завтра в час и мы отправимся на ланч.

Не могу позвонить Барбаре, которая от Никки, или в «Ридерз Дайджест» до понедельника, оба офиса закрыты по субботам. Никки - подруга, на чьем фаршированном яйце Честер-пастушья-собака сидел во время нашего пикника в Центральном парке - работает в новостном журнале в Нью-Йорке. Барбара работает в том же новостном журнале, но в Лондоне. Две девушки никогда не встречались, но каждый день общаются друг с другом по телетайпу, так что они хорошие подруги. Никки взяла с нас обещание встретиться, пока я здесь.

Я точно продержусь до пятнадцатого, приглашения на ужин поступают регулярно. Я только что позвонила той женщине, о которой никогда не слышала, которая звонила мне пока меня не было. Она сказала, что они с мужем являются поклонниками книги и хотят, чтобы я пришла на ужин и, заодно, осмотрела их часть Лондона. Я собираюсь туда во вторник.

Каждый живой турист, завтракающий в этом отеле, видел кого-то из королевской семьи, каждый, кроме меня. (Откуда мне знать кто тот человек, который завтракает один за соседним столиком, и заводит с вами разговор, обычно начиная со слов: «Не затруднит ли Вас передать мне джем?»). Либо они видели как Семья уехала в Виндзор, либо они входили в лифт в «Хэрродс» как раз в тот момент, когда из него выходила королева-мать, либо они видели как принцесса Анна махала рукой, когда входила в больницу, либо они просто-по-счастливой-случайности проходили мимо той самой школы для мальчиков, когда семилетний принц Эдвард выходил из неё с другими мальчиками. Так что, сегодня утром я отправляюсь к Букингемскому дворцу и попытаю счастья.

22:00

Спустилась к Букингемскому дворцу, некоторое время ходила взад и вперед вдоль зубчатой железной ограды, но увидела лишь ещё один анахронизм (*пережиток старины): карету семнадцатого века, запряженную белыми лошадьми, которой управлял кучер в маскарадном костюме, а внутри кареты находились пара дипломатов, с ничего не выражающими взглядами, в цилиндрах и с сигаретами, торчащими из их лиц двадцатого века.

Я нахожу обращение с членами королевской семьи весьма своеобразным. Королевская семья живет во дворцах, тщательно защищенных от любопытных глаз оградой, площадью, воротами и охраной, и всё это предназначено для того, чтобы обеспечить семье абсолютную конфиденциальность. И всё же каждая газета в Лондоне опубликовала заголовки, сообщающие, что ПРИНЦЕССЕ АННЕ УДАЛЕНА КИСТА ЯИЧНИКА. Я имею в виду, что вы молодая девушка, выросшая в строго охраняемом уединении, а каждый любитель пива в каждом пабе знает точное состояние вашего яичника.

Возвращалась в отель через Линкольнс-Инн-Филдс*, парк по эту сторону от Судебных Иннов, обращенный к красивому ряду домов на улице под названием Аллея Королевской Коллегии*. Посидела на скамейке, посмотрела на дома и послушала разговоры проходящих мимо людей: 

"... ну, не неотесанный, он похож на шотландского горного раввина".

"Они все стремятся спасти свои галстуки, могу, чёрт возьми, поспорить что так и есть!" (*имеется в виду спасти свою шкуру, что звучит не лучше))

Я снова в баре. Обычно я не пью после ужина, но в этом отеле они считают тебя странной, если ты пьешь перед ужином. Так что в 22:00 я пью мартини. Что-то более-менее похожее на мартини.

В первый вечер, когда я пришла сюда, я сказала молодому бармену:

"Мартини, пожалуйста".

Он потянулся за бутылкой вермута «Мартини и Росси» и налил полный бокал, прежде чем я успела закричать ПОДОЖДИТЕ МИНУТОЧКУ!

"Не могли бы Вы сначала налить джин?" спросила я.

"Ох!" сказал он. «Вы хотите джин-мартини».

Он взял бутылку джина и шейкер, а я сказала:

"Не могли бы Вы положить немного льда в шейкер, пожалуйста? Я предпочитаю мартини холодным".

«Хорошо!» сказал он. Положил в шейкер кубик льда, налил туда джина, добавил пол стакана вермута, всё смешал, вылил в бокал и довольный протянул его мне. Я расплатилась и, шаркая ногами, поплелась к столику, строго сказав себе:

«Не будь такой, как все эти американские туристы, которые не могут адаптироваться к обычаям другой страны, просто пей».

Никто бы не смог это выпить.

В следующий раз, когда я пришла, было время ужина, бар был пуст и мы с барменом подружились; он спросил: "Разве Вы не писательница??" и сказал мне, что его зовут Боб. Я спросила не возражает ли он, если на этот раз мы воспользуемся моим рецептом вместо его, и он ответил: «Отлично, просто скажите что именно хотите».

Я сказала: Во-первых, можем ли мы начать с четырех кубиков льда в шейкере. Он подумал, что я сошла с ума, но положил три кубика (у него было недостаточно льда). Затем налил в шейкер 45мл джина, а я сказала:

"Отлично, а теперь еще порцию джина".

Он уставился на меня, недоверчиво покачал головой и добавил вторую порцию джина.

"Хорошо, теперь еще одну", — сказала я.

«ЕЩЁ джина?» спросил он, а я ответила:

"Да, и говорите потише".

Он налил третью порцию, всё ещё качая головой, и потянулся за бутылкой вермута, а я сказала:

"Это налью я".

Я добавила несколько капель вермута, энергично всё размешала, позволила ему налить получившееся в бокал и сказала, что всё идеально.

Теперь он делает это сам, но никогда не может заставить себя добавить третью порцию джина, он думает, что позже обнаружит меня абсолютно пьяной, распростертой лицом вниз на барном столике.

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 4 ИЮЛЯ

Очень расстроилась, вспоминая дни до войны во Вьетнаме, когда я прославляла историю своей страны и 4 июля что-то значило для меня.

Марк Коннелли забрал меня в час. На мне была коричневая юбка и белый пиджак, и он сказал: «Вы чудесно выглядите в своем маленьком яхтенном костюме», и отдал честь. Он сказал, что мы пообедаем в «Хилтоне», потому что больше ничего не работает.

В Хилтоне несколько столовых залов, он повел меня в самый большой. Там было полно холеных, ухоженных мужчин и красиво одетых женщин; никто не выглядел так простенько, как в "Кенилворте". Клубника была огромной, сливки густыми, булочки горячими, масло холодным, а куриная печень была прожарена идеально.

Но в "Кенилворте" никто не отправляет яйца обратно. Никто не разговаривает с официантами с той небрежной грубостью, которая говорит: «Я лучше тебя, потому что я богаче». И официанты не отвечают с этой нарочитой смесью презрения и раболепия, и никто из них не подобострастен - боже мой, Алваро даже не смог этого выговорить. И никто за завтраком в "Кенилворте" не выглядит огорченным или недовольным, ни один мужчина в "Кенилворте" не ест свой ланч угрюмо, ни одна из женщин, с густо накрашенным лицом, не следит пристально за своей сумочкой.

Ты смотришь на лица в столовом зале «Хилтона» и сначала хочешь их всех отшлёпать, но потом просто испытываешь к ним жалость, ни одна душа в зале не выглядела счастливой.

После обеда Марк отвез меня в свой клуб на Сент-Джеймс-стрит. С улицы здание кажется узким; но вы входите через дверной проём в огромную гостиную, за которой находятся другие большие комнаты, вы поднимаетесь по большой изогнутой лестнице, стена рядом с которой увешана портретами президентов клуба, похожих на Питера Устинова, и наверху обнаруживаете ещё более просторные комнаты - зал для завтраков, игровые комнаты, читальные залы. Мы какое-то время смотрели крикет по цветному телевизору в одной из игровых комнат. По крайней мере я смотрела. Марк уснул. Ему восемьдесят, ему можно.

Я разбудила его в три, чтобы сказать, что ухожу, и он сказал весело: «Теперь Вы знаете что я думаю о крикете!» и проводил меня до двери, и велел пройти по Джермин-стрит и заглянуть в витрины магазинов.

Я так и поступила, а затем пошла по Риджент и как раз шла по Ватерлоо Роуд, по пути в Сент-Джеймсский парк, когда неожиданно увидела кого-то, стоящего на углу на небольшом постаменте, выглядящего маленьким и аккуратным, но джентльменом, это был Джонни Бергойн, который проиграл нам, повстанцам, битву при Саратоге. Я думаю он должен был объединить свои силы с силами какого-то другого генерала, но произошла путаница и вся армия Бергойна была захвачена. Ему было бы приятно узнать, что он самый привлекательный персонаж в «Ученике дьявола», ведь он сам был драматургом. Он написал пьесу и поставил ее в Бостоне со своими офицерами, когда его войска оккупировали город. Не могу себе представить, что заставило британцев поставить ему статую, полагаю, он выиграл где-то какую-то битву, но проиграл Американскую революцию почти в одиночку.

Пожелала ему счастливого Четвертого Июля.

Когда я пришла к Мэллу*, там проходил концерт какой-то группы. В честь Четвертого июля они исполнили «Дикси» и «Боевой гимн республики». Ну, а почему бы и нет? Я не знаю кто такой Хэмпден, почему они должны знать, что Четвёртого июля не отмечают Гражданскую войну?

(*Мэлл в Сент-Джеймсском парке - это широкая дорога для процессий, по которой проходили бесчисленные исторические королевские процессии, включая коронации, государственные открытия парламента и государственные визиты. Название происходит от Пэлл Мэлл, игры, в которую играли в 16 веке (предшественник крокета), традиционно - в парке Сент-Джеймс. Движение по Мэллу было разрешено в 1887 году.).

Некоторое время я погрелась на солнышке в Сент-Джеймсском парке, но концерт группы продолжался и продолжался, а у меня не было настроения, поэтому я решила, что вместо этого пойду в Линкольнс-Инн-Филдс. Я не могла вернуться обратно по широким мраморным ступеням, они были забиты слушателями концерта, поэтому я пошла по Мэллу в поисках другого выхода. Я подошла к небольшой лестнице, обогнула сидящих на ней людей и вышла на Карлтон Гарденс, красивую улицу с очень роскошными жилыми домами. Это немного напомнило мне Саттон-Плейс: здания, дорогие машины на обочине, накрахмаленная няня, катящая коляску, — всё пропахло деньгами. Я обогнула эту улицу и, возможно, прошла по соседней, не уверена. Затем свернула за угол и оказалась на улице, на которой раньше не бывала и не думаю что побываю когда-нибудь ещё.

Я не знаю где оказалась. Я не могла найти название улицы, я даже не уверена, что это была улица. Это был своего рода закрытый двор, тупик за Кларенс-хаусом и дворцом Сент-Джеймс. Безымянные белые здания на ней могли быть задней частью дворцов. Белый камень великолепно сияет, а на улица стоит абсолютная тишина. Каждый шаг звучит слишком громко, поэтому вы стоите там, не двигаясь, почти не дыша. Здесь нет запаха денег, только священная тишина привилегий. Ваш разум вспоминает истории о сказочном великолепии монархии, царственной пышности английских королей и королев. И вдруг вы вспоминаете Карла Маркса в безмятежной могиле в Хайгейте, и королеву Мэри, приветствовавшую Ганди, как она приветствовала раджей до него, как Георг III был вынужден приветствовать в качестве посла при дворе Сент-Джеймса старого выскочку Джона Адамса. Вы поражаетесь контрастам, вызванным тем фактом, что Сент-Джеймс и Кларенс-Хаус так безмятежно покоятся в Социалистической Англии.

Вы решаете перестать использовать слово «анахронизм», когда в ворота Букингемского дворца въезжает карета семнадцатого века с российскими или африканскими дипломатами двадцатого века, которых приветствует королева. «Анахронизм» подразумевает что-то давно умершее, а здесь нет ничего мертвого. История, как говорится, жива и здорова, и живет в Лондоне.

ПОНЕДЕЛЬНИК, 5 ИЮЛЯ

Сегодня утром звонила Барбара, подруга Никки; мы договорились о ланче в пятницу. Я продиктовала ей пару вопросов, чтобы она задала их Никки по телетайпу, она принесет с собой ответы, когда мы встретимся за ланчем.

Я позвонила в редакцию "Ридерс Дайджест" и девушка-сотрудница сказала мне, что они напечатают статью о письмах от моих поклонников в английском издании, но она будет касаться только писем от американских поклонников. Неужели у меня нет английских поклонников? Теней полковника. Я объяснила, что статья была написана и продана до того, как начали приходить письма от английских поклонников, и она спросила, Не против ли я написать пару страниц о письмах от английских поклонников? Они пойдут в печать через несколько дней, поэтому новые страницы им нужны уже завтра, смогу ли я это сделать?

Мне хотелось сказать: «Леди, это первый настоящий отпуск в моей жизни, а у меня осталось всего десять дней!». Но, к сожалению, мне пришло в голову, что у меня не было бы первого настоящего в жизни отпуска, если бы не «Ридерз Дайджест», поэтому я сказала, что с удовольствием напишу статью.

Сейчас поплетусь в "Дойч" и одолжу у них пишущую машинку.

ПОЗЖЕ

Написала три новые страницы, отнесла их в редакцию «Дайджест» на Беркли-сквер и пошла обратно в гостиницу прекрасным новым маршрутом, прямо вверх по "карте приезжих" до района Риджентс-парка, а затем вокруг него. Где-то по пути я наткнулась на ряд жилых домов, бывших когда-то конюшнями, с небольшой табличкой на входных воротах, обращенной к уходящему миру прошлого. Табличка категорично приказывала:

НЕ СОЗДАВАЙТЕ НЕПРИЯТНОСТЕЙ

Чем дольше вы смотрите на эту надпись, тем большую территорию она охватывает. От загрязнения улиц до грабежей со взломом и вторжения во Вьетнам, она охватывает всю существующую территорию.

Когда я вернулась, на стойке регистрации меня ждало письмо:

"Сможете ли Вы приехать в среду, ровно в полдень, чтобы посетить два величественных дома Англии?

В спешке

П.Б."

Только что звонила Мэри Скотт. Прошлой весной она написала мне, что они с мужем калифорнийцы, которые каждую весну и лето проводят в Лондоне, и предложила взять меня на пешеходную экскурсию. Она сказала, что у нее целый месяц были гости, которые только что уехали, и она наконец-то свободна для обещанной экскурсии, она заберет меня на экскурсию в четверг утром, а потом отвезет домой на ужин.

Завтра вечером я ужинаю с английской парой, которая звонила, когда я была в Стратфорде, чета Скотт кормит меня в четверг, так что я могу просто сходить к парикмахеру на деньги, которые откладывала для ужинов.

ВТОРНИК, 6 ИЮЛЯ

Мне сделали прическу в маленькой парикмахерской недалеко от Риджентс-парка на Паддингтон-стрит, и хорошенькая парикмахерша спросила из Штатов ли я, а я ответила «да».

«Как Вы находите Лондон?» — спросила она. «Вас не беспокоят шум и толпы людей?».

"Что беспокоит?".

Для большого города Лондон невероятно тихий. Дорожное движение хуже, чем дома, потому что улицы здесь очень узкие; но машины проезжают по ним очень тихо, а грузовиков нет вообще, согласно запрету городских властей. Даже сирены тут тихие. Сирены скорой помощи издают "бу-ЛЬ, бу-ЛЬ", как морж, кричащий под водой.

И я не видела здесь, даже в автобусе, ничего такого, что житель Нью-Йорка назвал бы толпой.

ПОЛНОЧЬ

Английские поклонники, пригласившие меня на ужин — очаровательная пара, они живут в Кенсингтоне, в конюшнях. Конюшни — это переулок, построенный изначально для конюшен и сараев для экипажей, и нынче пошла мода превращать эти сараи и конюшни в современные дома, каждый хочет жить в переоборудованной конюшне, это считается шиком.

Но конюшни и сараи для карет построены из камня и в них нет окон. А лошадей не интересовали водопровод и электричество. Вы покупаете одну из таких конюшен и расшибаетесь в лепешку, превращая лошадиное стойло в весьма своеобразную кухню (втиснутую между двумя высокими каменными перегородками); вы подключаете электричество ко всем стойлам, подводите к ним воду, перемещаете всё кухонное и сантехническое оборудование и мебель в соответствующие стойла для лошадей - и когда заканчиваете со всем этим, всё равно не можете проделать отверстие для окон, в каменной стене толщиной в 30.5см, поэтому у вас есть всё что вам нужно, кроме воздуха. Супруги, с которыми я ужинала, живут в очаровательной маленькой конюшне, в которой, как они мне радостно объяснили, всё лето настолько жарко, что они покидают её как можно скорее, сразу после ужина. Зимой они замерзают в ней без отопления и задыхаются, когда оно есть.

Через дорогу от них находится дом Агаты Кристи*, такая же удобно расположенная конюшня, ещё и более старая.

Безумие.

(*Крессуелл Плейс, 22, Лондон был домом Агаты Кристи, в котором она жила какое-то время в 1920-х годах. Она купила дом в конце 1928 года, вскоре после развода, на доходы от продажи своих книг и так и не продала его до конца своей жизни. 22 Крессуелл — это дом-конюшня в Челси, который Кристи отремонтировала и превратила в комфортабельный дом для себя, своей дочери и ее секретаря/гувернантки Шарлотты Фишер. Кристи реконструировала конюшню, сделав внизу большую комнату, а наверху была крошечная кухня, столовая, спальня и «чудесная зеленая ванная комната, с узором из дельфинов на стенах»). 

Они накормили меня изысканным стейком из лосося, затем прокатили по Чизуик (произносится как Чиззик), и мы прогулялись по Стрэнд-он-зэ-Грин. Стрэнд-он-зэ-Грин — прекрасная улица с видом на Темзу. Здесь можно сбежать по ступенькам крыльца дома и прыгнуть в реку. Дома построил Чарлз II для своих любовниц. Они очень красивые и уютные, очень дорогие и ужасно востребованные, а живущей в них элите завидуют так, как если бы Темза время от времени не выходила из берегов и не затапливала все их гостиные.

Я не помню о чем мы говорили, но я рассказывала что-то о Центральном парке и хозяйка дома посмотрела на меня с ужасом.

"Вы имеете в виду, что действительно ходите в Центральный парк?" — спросила она. — "Я думала там убивают людей".

Я сказала, что бываю там почти каждый день и предложила сводить ее с мужем на экскурсию, если они когда-нибудь приедут в Нью-Йорк. А потом они рассказали мне, что в прошлом году провели три дня в отеле «Плаза» и ни разу не выходили из номера, опасаясь быть убитыми. Они не прогулялись по Пятой авеню. Они не видели парка даже из хэнсом-кэба. Их нога не ступала ни в один из небоскребов. И они не прокатились на экскурсионном автобусе.

Они ни разу не покинули своего номера.

«Мы были слишком напуганы», — сказала жена.

С тех пор как я приехала в Лондон, трое студентов колледжа были найдены застреленными, когда они спали в кемпинге; девушку нашли зарезанной в своей квартире; и по всему городу висят таблички с надписью «ЗАПРИТЕ ЛОНДОН». Я спросила о них П.Б., он сказал, что они являются частью кампании, направленной на то, чтобы заставить лондонцев запирать двери и окна, когда они выходят из дома, из-за волны грабежей; за один уикенд были ограблены три квартиры его друзей.

Уровень преступности в Нью-Йорке в сто раз выше. Вероятно за неделю там произойдет больше убийств и ограблений, чем Лондон увидит за год. Тем не менее, как бы то ни было, ни один судья или болельщик на стадионе «Ши» (*стадион в Нью-Йорке, был построен в 1964-м и снесён в 2009) никогда не оторвет надолго взгляд от бейсбольного поля для того, чтобы поприставать к девушке. И ни одна нью-йоркская собака не нападет на троих детей на улице, убив одного из них, что и произошло здесь на прошлой неделе.

Я имею в виду, что ситуация сложная везде. В Нью-Йорке даже сложнее. Но не настолько сложная, чтобы оправдать двух лондонцев, прижавшихся друг к другу в гостиничном номере на все выходные, и отказавшихся от единственного шанса увидеть один из сказочных городов, созданных двадцатым веком.

Однажды я собираюсь написать книгу о жизни в Нью-Йорке в шестнадцатиэтажном доме, где живут семьи, холостяки, карьеристки, девяностолетняя сумасшедшая и швейцар, который может назвать вам имя и номер квартиры каждой из двадцати семи местных собак. Я так устала слышать какое ужасное место для проживания город Нью-Йорке, от людей, которые там даже не живут.

СРЕДА, 7 ИЮЛЯ

П.Б. отвез меня в Сайона-хаус (*тут ещё фотографии), родовое гнездо тех несчастных Нортумберлендов, которые пытались сделать Джейн Грей королевой и встали на сторону Марии Шотландской против Елизаветы. Розарии там превосходят все, что я когда-либо видела: акры роз в захватывающей радуге цветов. П.Б. рассказал мне, что провел выходные у друзей за городом, у них есть двойной розарий, а они не предложили ему даже один бутон, чтобы он мог забрать его домой. Лондонцы скучают по своим садам, он и другие жильцы его дома немного занимаются садоводством в горшках, на крыше.

Из Сайон-Хауса мы отправились в Остерли-Парк*, еще одно родовое гнездо, но не помню чьё. Я понемногу узнаю о домах Нэша и церквях Рена; сегодня в парке Остерли я узнала о стенах Адама: полированные деревянные панели, покрытые замысловатой маркетри*. Можно часами рассматривать одну стену и не суметь рассмотреть всех деталей резьбы. В век, когда правят часы, автомобили, самолеты и расписания, трудно представить эпоху, в которой у мужчин было бесконечное количество времени и терпения, необходимых для выполнения такой работы.

(*Остерли Парк -— это загородное поместье в георгианском стиле на западе Лондона, построенное в 1570-х годах, включает в себя ряд памятников архитектуры I и II степени. Изначально было построено для Томаса Грешема, английского купца и финансиста. Известно, что поместье однажды посетила королева Елизавета).

(*маркетри - инкрустация по дереву).

По дороге домой П.Б. рассказал мне, что он много лет работал в Голливуде консультантом по фильмам с английскими локациями. Мысль о П.Б. в Голливуде в период его расцвета, когда он был синонимом всего безвкусного и преувеличенного, поначалу казалась гротескной, но потом я поняла, что он один из тех оригиналов, которые будут чувствовать себя как дома практически в любой обстановке; он всегда остаётся собой. Он бывает всюду и знает всех, он очень общительный — на каминной полке всегда лежит дюжина приглашений, — но он всегда кажется немного обособленным от окружающих.

Он рассказал мне, что однажды провел месяцы, возя американского архитектора по всей Англии из-за реконструкции "Эссекс-хауса"* в Нью-Йорке. В отеле Эссекс-хаус делали ремонт в коктейль-баре и хотели воссоздать там английский паб.

"Они прислали ко мне парня и я возил его по стране, чтобы он осмотрел все лучшие старые пабы. Он вернулся в Нью-Йорк, нарисовал планы и отправил их мне. Я покажу их Вам, когда мы вернемся домой".

(*Эссекс-хаус - это роскошный отель в центре Манхэттена, Нью-Йорк, на южной границе Центрального парка. Открытый в 1931 году, отель имеет 44 этажа и включает в себя 426 номеров в стиле ар-деко и 101 люкс, а также 147 кондоминиумов. На крыше здания есть характерная красная неоновая вывеска).

Мы вернулись в Ратленд-Гейт и он показал мне рисунки, они были изумительны: паб со стенами, обшитыми деревянными панелями, со старинными деревянными столами и лавками, и высоким старомодным деревянным баром с бочонками, установленными над ним. Паб выглядел теплым и уютным, а дерево сияло в свете старомодных ламп, свисавших с потолка. 

«Паб всё ещё существует?» — спросила я.

"Думаю да" — ответил он.

"Я схожу посмотрю на него, когда вернусь домой" — сказала я. — "А он написал и рассказал как выглядит паб?".

"О, да" — сказал он этим своим спокойным, сдержанным голосом — "«Эссекс Хаус» отделал паб люцитом*, хромом и черной кожей". 

(*люцит - полупрозрачный или непрозрачный пластик, термопластичный полимер).

В субботу он едет в Уэльс на неделю. Меня уже здесь не будет, когда он вернется.

ЧЕТВЕРГ, 8 ИЮЛЯ

Мэри Скотт взяла меня на пешеходную экскурсию по Найтсбриджу и Кенсингтону. Сначала мы зашли в «Хэрродс», потому что я его никогда не видела. Это невероятный магазин, здесь можно купить что угодно, от бриллиантового ожерелья до живого тигра, у них есть зоопарк. Я подумала о Честере, пастушьей собаке, которая живет в моем доме, он прибыл из "Хэрродса".

На первом этаже находится цветочный магазин и если вы хотите купить дюжину роз, можете выбрать все двенадцать штук самостоятельно. Вы можете взять только нераскрывшиеся бутоны, или наоборот, раскрывшиеся, или полу раскрывшиеся, а также купить по одному цветку каждого цвета, который есть в наличии. Я чуть с ума не сошла, выбирая двенадцать роз, чтобы отправить их П.Б., чтобы он украсил свою квартиру перед отъездом в Уэльс. Не смогла придумать как ещё могу отблагодарить его.

Мы бродили мимо домов-конюшен и по окрестностям, заглядывали в укромные сады и переулки. Челси, Кенсингтон и Найтсбридж кажутся мне застенчиво очаровательными по сравнению с Риджентс-парком. Скотты проживали именно там и я сказала миссис Скотт, что если бы могла снять квартиру в Лондоне, то хотела бы что она находилась возле Риджентс-парка. Она сказала, что это место называется не Риджентс-парк, а Мэрилебоун.

У них просторная квартира на Глостер-Плейс и на ужин она приготовила прекрасный мусс из лосося со сливками. Лосось здесь — большой деликатес; люди подают его, чтобы выказать уважение своим гостям так же, как дома подают филе-миньон или лобстера.

Вернулась в отель около десяти и целый час была в лаунже одна, но моя удача только что закончилась. Вошла женщина, ищущая с кем бы пообщаться. Она говорит, Обязательно посетите Темпл, найдите переулок Мидл-Темпл и Вы увидите две большие белые двери, ведущие в Темпл (*Храм), Внутренний Темпл и Миддл-Темпл Холл, а швейцар покажет Вам комнату, в которой Диккенс написал «Большие надежды». Кажется сейчас не время говорить ей, что роман «Большие надежды» показался мне очень скучным, ведь это своего рода способ завершить беседу, который, как вы понимаете, на самом деле её не завершит.

Она говорит, что тамплиеры были похоронены под полом церкви и поэтому она называется Темпл. Она говорит, что церковь была разрушена во время войны, а после войны все останки рыцарей были выкопаны и сейчас находятся в общей могиле под полом восстановленной церкви. Хорошо, что я хочу всё это увидеть, потому что, в противном случае, мне пришлось бы держаться подальше от ланужа, я так понимаю она проводит здесь все свои вечера.

Только что вошли две женщины, около тридцати лет, очень аккуратные, возможно, школьные учительницы; они из Торонто - и, кажется, женщина- Темпл отправила их куда-то на однодневную прогулку и теперь они рассказывают ей Насколько Она Была Права. Экскурсия по Гринвичу на лодке. Морской музей.

Женщина-Темпл говорит, что меня это заинтересует, потому что я американка, она говорит, что в Гринвиче есть артефакты пилигримов, пилигримы отплыли оттуда на корабле. Всегда думала, что это был Плимут. Но не сказала ей этого. Я сдерживаю безумный порыв повернуться ко всем троим и дружелюбно сказать:

«Знаете ли вы, что, когда отцы-пилигримы поймали пилигрима за любовной связью с коровой, они повесили не только пилигрима, но и корову?».

Одна из учительниц хочет знать писательница ли я. Они так много слышали обо мне за стойкой регистрации. Если завтра они смогут достать экземпляр моей книги, буду ли я так любезна дать им автограф? Конечно. Сказала женщине недавно вечером, что она упускает шанс стать обладательницей единственного существующего экземпляра без автографа, она просто посмотрела на меня с недоумением: никто меня не понимает.

ПЯТНИЦА, 9 ИЮЛЯ

РАССЕЛ-СКВЕР

В 10 утра пришел мужчина, чтобы взять у меня интервью для Радио Лондона, и я притащила его и его диктофон сюда. Я не сижу в темном вестибюле отеля солнечным летним утром.

Он рассказал мне, что в прошлом сезоне здесь поставили пьесу о лорде Нельсоне и леди Гамильтон, а в Букингемский дворец отправили сценарий. Он вернулся в продюсерский офис с примечанием:

Герцог Эдинбургский считает, что вы очень плохо обращались с леди Гамильтон. Королева оставляет за собой право судить.

Здесь у каждого есть для вас анекдот про Филиппа, они гордятся тем, что он такой приближенный к народу. Очень привлекает то, что люди относятся к королевской семье как к родственникам, как-будто они говорят о кузине-Элизабет-ее муже-и-детях. Так что каждый может смело критиковать их, для чего еще нужны родственники? Элизабет, Филипп и принц Чарлз очень популярны. Чувства к принцессе Анне смешанные; большинство людей, которых я встречала, защищали ее. Вы спрашиваете англичанина: 

«Какая она, принцесса Анна?», а англичанин отвечает:

«Ну, Вы должны помнить, что она еще очень молода, она в этом деле новичок, ведь ей всего двадцать лет, Вы не можете ожидать-...".

Хотя всё что вы спросили, это: «Какая она?».

Но они очень впечатлены ее искусством владения верховой ездой и с большой гордостью говорят вам: «Она достаточно хороша, чтобы выступать за Англию!».

Они испытывают смешанные чувства и к Королеве-матери (это меня удивило). Одна женщина сказала мне:

«Ее публичный имидж — это шедевр, созданный пресс-агентством. Однажды я стояла рядом с ней в "Хэрродс" и поймала её взгляд, у нее самые холодные глаза, в которые я когда-либо смотрела».

Придется вернуться в отель, чтобы встретиться с Барбарой за ланчем. Она не любит карри, но великодушно ведет меня в карри-бар рядом с отелем, на Шарлотт-стрит.

ПОЗЖЕ

Когда я вернулась с Рассел-сквер, на стойке регистрации меня ждала благодарственная записка.

"Супер розы прибыли — они лежат у меня на столе, пока я пишу это, и благоухают по всей комнате. Так заботливо с Вашей стороны - спасибо. Я только что говорил с Джин Эли, они с Тедом прибыли в «Коннот» вчера вечером. Я поблагодарил ее за то, что она познакомила нас.

Вернусь 18 числа. Пожалуйста, будьте всё ещё в Лондоне.

В спешке-

П.Б."

Я уезжаю в четверг, пятнадцатого.

ПО ТЕЛЕТАЙПУ

6 ИЮЛЯ 1971 ГОДА

НИККИ ОТ ХЭЛЕН ЧЕРЕЗ БАРБАРУ -ДВЕ ПРОСЬБЫ -ПЕРВАЯ -КНИГИ С КОМИКСАМИ ЭНДИ КАППА* БОЛЬШЕ НЕ ИЗДАЮТСЯ, МОЖЕШЬ ПРИДУМАТЬ ЧТО-ТО БОЛЕЕ КУЛЬТУРНОЕ, ЧТОБЫ ОНА ПРИВЕЗЛА ТЕБЕ -ВТОРОЕ -ЕЙ НУЖНЫ НАЗВАНИЯ ДВУХ ЛУЧШИХ ИНДИЙСКИХ КАРРИ В СОХО НА ИХ РОДНОМ ЯЗЫКЕ 

ЖИВЫ И ЗДОРОВЫ.

БАРБАРЕ ОТ НИККИ ОГРОМНОЕ СПАСИБО ЗА СООБЩЕНИЕ ОТ ХЭЛЕН, СУДЯ ПО ЕЁ ОТКРЫТКЕ ОНА ОТЛИЧНО ПРОВОДИТ ВРЕМЯ, ВЫ С НЕЙ УЖЕ ВСТРЕТИЛИСЬ

ПОКА НЕТ, НО Я ОБЕДАЮ С НЕЙ В ЭТУ ПЯТНИЦУ. У ТЕБЯ УЖЕ ЕСТЬ НАЗВАНИЯ КАРРИ ДЛЯ НЕЕ

ПОКА НЕТ -ПРОВЕРЮ С МОИМ ИНДИЙСКИМ ДРУГОМ- Я ТОЛЬКО ВЕРНУЛАСЬ ИЗ ОТПУСКА, СКАЖИИ ЕЙ Я ВЛЮБЛЕНА

ТЫ МОЛОДЕЦ

_________________________________________

8 ИЮЛЯ 1971 ГОДА

15:10 ЛОНДОН 

БАРБАРЕ

ОТ НИККИ

ДВА НАЗВАНИЯ КАРРИ - МУРГ КАРРИ И МУРГ МАСАЛА. ТАКЖЕ МОЖЕШЬ ПЕРЕДАТЬ ЕЙ СЛЕДУЮЩЕЕ СООБЩЕНИЕ ОТ КЭНА МИЛЛСА - ВСЁ ПОТЕРЯНО ДЛЯ ДОДЖЕРС В ЗАПАДНОМ ДИВИЗИОНЕ - ИЛИ ЛУЧШЕ - ЗАЙМИСЬ КРИКЕТОМ-РАЗВЛЕКАЙСЯ И СПАСИБО - НИККИ 

________________________________

9 ИЮЛЯ 1971 ГОДА

НИККИ 

В НЬЮ-ЙОРК

ТОЛЬКО ЧТО ПООБЕДАЛА С ХЭЛЕН И ОНА НАЦАРАПАЛА ДЛЯ ВАС СЛЕДУЮЩЕЕ СООБЩЕНИЕ. -ГЕРЦОГИНЯ БЛУМСБЕРИ-СТРИТ СПРАШИВАЕТ, КАК ЧЁРТ ВОЗЬМИ ВСЁ МОЖЕТ БЫТЬ ПОТЕРЯНО, СЕЙЧАС ТОЛЬКО ИЮЛЬ, МЕТС НАЧНУТЬ ПОБЕЖДАТЬ, КОГДА ОНИ ОКАЖУТСЯ ДОМА -ГЕРЦОГИНЯ ГОВОРИТ, ЧТО ТЕБЕ ЗАПРЕЩЕНО ОБРУЧАТЬСЯ БЕЗ ЕЁ СОГЛАСИЯ, ОНА СНАЧАЛА ДОЛЖНА ПОСМОТРЕТЬ НА НЕГО

СУББОТА, 10 ИЮЛЯ

Я думаю, что у каждого, кто работает, должен быть выходной в субботу после обеда, но у них здесь дурацкие способы регулировать этот вопрос.

Я пошла в "Фортнум и Мэйсон"*, чтобы купить небольшие сувениры для друзей, оставшихся дома, и когда закончила было уже время обеда. 

(*Fortnum & Mason — элитный универмаг в Лондоне. Главный магазин расположен по адресу Пикадилли, 181 в районе Сент-Джеймс, где он был основан в 1707 году Уильямом Фортнумом и Хью Мэйсоном).

В магазине есть привлекательная кофейня, поэтому я пошла туда. Там была длинная очередь людей, ожидающих когда освободятся столики, но несколько мест у стойки были свободны и я забралась на табурет и взяла меню. Людей обслуживали по обе стороны от меня и официантка торопилась. Я подождала пока она принесет всем остальным чай с тартом, и когда она наконец повернулась ко мне, я сказала:

«Я возьму-…», а она ответила:

«Мы закрыты, мадам», я сказала:

"Вы - что?", а она повторила:

«Мы закрыты».

И указала на официанта, который нес к двери стойку. Он поставил стойку перед длинной очередью людей, ожидавших столики и, конечно же, табличка на стойке гласила: ЗАКРЫТО.

В субботу в полдень, когда магазин был открыт и переполнен покупателями, кофейня закрылась. Это то, что я называю хорошим сильным Союзом.

Сегодня днем посетила Темпл. Когда я вышла, шел дождь и я поехала обратно на автобусе. Вы должны быть осторожны с этими автобусами. Табличка на автобусе гласит: НЕ ВСТАВАЙТЕ С СИДЕНИЯ, ПОКА ВАМ НЕ РАЗРЕШАТ. Поверьте, это ради вашего здоровья.

Водитель находится в одном конце автобуса, спиной к пассажирам. Теоретически, кондуктор должен находиться на том конце, где выходят пассажиры. Но ему также приходится ходить вдоль автобуса, спрашивать новых пассажиров как далеко они едут, давать им билеты, брать деньги и давать сдачу, а автобусы двухэтажные, поэтому половину времени он проводит наверху.

Если он находится наверху, когда автобус подходит к вашей остановке, НЕ ВЫХОДИТЕ ИЗ АВТОБУСА, просто проезжайте мимо своей остановки и ждите пока спустится кондуктор. Потому что, если кондуктора нет рядом, чтобы подать сигнал водителю, когда вам нужно выйти, водитель на самом деле не останавливается на вашей остановке, а скользит и притормаживает, а затем едет дальше, полагая, что вы благополучно сошли. Я маленькая и гибкая, я ловко спрыгнула с автобуса, и всё равно чуть не упала лицом вниз, автобус рванул, когда моя левая нога всё ещё находилась на нижней ступеньке.

Я только что позвонила Джин Эли в «Коннот», чтобы поблагодарить ее за то, что она попросила П.Б. показать мне Лондон. Она сказала, чтобы я пришла на ужин в четверг вечером, она хочет всё об этом услышать.

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 11 ИЮЛЯ

Я отложила посещение трех самых выдающихся мест — Аббатства, Тауэра и собора Святого Павла - на последнюю неделю моего пребывания тут, и рада, что поступила так. Знание того, что я собираюсь их увидеть, не позволяло мне впасть в депрессию из-за предстоящего возвращения домой, когда я ещё не была готова возвращаться. Сегодня утром проснулась в сильном волнении, потому что днем мы с Шилой и Норой посетим Аббатство.

Там полно странных вещей, о которых мне никто никогда не рассказывал — например, о мемориальной доске в память о майоре Джоне Андре*, «Оплакиваемый даже его врагами», — написано там. «Его врагами» были мы, повстанцы. Андре был британским шпионом, которому нас предал Бенедикт Арнольд. Американцы поймали Андре и повесили так же, как немного ранее британцы поймали и повесили Натана Хейла. Но вы не поверите, сколько американских историков поднимают гораздо больший шум из-за смерти Андре, чем из-за смерти Натана Хейла. Натан Хейл был бедным фермерским мальчиком. Джон Андре был лихим британским аристократом – понимаете ли. В классово сознательной Филадельфии, где находился Андре, вам лучше поверить, что его «оплакивали даже враги».

(*Джон Андрé (2 мая 1750/1751– 2 октября 1780) был майором британской армии и главой её разведывательных операций в Америке во время Войны за независимость США. Ему было поручено провести переговоры по секретному предложению Бенедикта Арнольда о сдаче форта в Вест-Пойнте, штат Нью-Йорк, британцам в сентябре 1780 года. Из-за ряда неудач и непредвиденных событий Андре был вынужден возвращаться со встречи с Арнольдом через Американскую территорию в штатском. Он был схвачен колонистами и вскоре опознан. Был признан виновным в шпионаже и повешен как шпион Континентальной армией по приказу Джорджа Вашингтона.)

Меня крайне возмутило, что Генри Ирвинг похоронен в Вестминстерском аббатстве, а Эллен Терри - нет. Генри Ирвинг был одним из легендарных актеров, таких как Гаррик, он был кумиром Лондона 1890-х годов. Эллен Терри была его главной партнёршей по сцене. Я очень полюбила ее благодаря ее переписке с Шоу и считаю чистым мужским шовинизмом хоронить Ирвинга в аббатстве, в то время как прах Эллен, по словам Шилы, находится в маленькой Церкви Актёров возле рынка Ковент-Гарден, я иду туда.

(*тут можно посмотреть совместные фото Ирвинга и Терри)

Примета времени: над одной из могил теперь стоит длинная скамейка, так что из надписи видно только: «Ридьярд Ки…".

Выйдя из Аббатства мы прошли мимо Военного министерства. Сегодня было жарко – +29С, очень жарко для Лондона. Возле военного министерства на коне, под палящим солнцем, сидел гвардеец. На нем был прочный латунный шлем-с-ремешком, который, должно быть, был очень горячим. Он был одет в тяжелую шерстяную форму, длинные кожаные перчатки и кожаные сапоги до колен, под ним была попона из шерсти персидского ягненка, и он сжимал копье, слегка согнувшееся от жары. Собранный на Русский фронт, в одиночку в жаркое воскресенье, он с изогнутым копьем охранял атомные секреты военного министерства. Он и его укрытый мехом конь.

Шила говорит, что он здесь для того, чтобы доставлять удовольствие таким туристам как я, он тот самый костюмированный Лондон, ради которого мы приезжаем. Может быть и так. Но где-то далеко в Уэльсе я услышала спокойный голос, говорящий:

«Они не пропустили ни одной ночи за семьсот лет». 

На обратном пути в Хайгейт, на ужин, мы остановились в парке Уотерлоу*; он находится так высоко над городом, что легенда на солнечных часах в парке гласит:

ЭТИ СОЛНЕЧНЫЕ ЧАСЫ НАХОДЯТСЯ НА ОДНОМ УРОВНЕ С КУПОЛОМ СОБОРА СВ. ПАВЛА

и когда вы смотрите через холмы, купол находится на уровне ваших глаз.

(*Парк Уотерлоу — это парк площадью 26 акров (11 га) на юго-востоке деревни Хайгейт на севере Лондона. Он был передан общественности сэром Сиднеем Уотерлоу как «сад для тех, кто не имеет сада» в 1889 году).

В центре парка стоит двухэтажный дом с высоким балконом. Шила рассказала мне, что Чарлз II построил его для Нелли Гвин. Нелл родила ему там сына и все время просила Чарлза дать ребенку титул, а Чарлз всё откладывал это дело. Итак, однажды, когда она увидела, что король едет к дому, чтобы навестить ее, Нелли вышла на балкон с младенцем на руках и крикнула ему:

«Если Вы сейчас же не дадите своему сыну настоящий титул, я скину его с балкона!».

И Чарлз II воскликнул:

"Мадам, не уроните герцога…!", так ребенок получил свой титул.

ПОЗЖЕ

Только что звонила Эна, они вернулись. Они хотят, чтобы я поужинала с ними завтра вечером, а затем осмотрела их квартиру в Илинге. Она и Лео заберут меня из отеля в "плседьмого". Никто здесь не говорит «шесть тридцать» или «семь тридцать», они говорят «плшестого» и «плседьмого». А ещё, дома говорят «в моде» — здесь говорят «в тренде», фраза «бросай это» тут звучит как «завязывай», а «не обращай внимания!» как «не о чем беспокоиться!».

И хотя они произносят слова так же как мы, пишут они их по-другому. Бардьюр — это бордюр, чиек — это чек, рокетка — это ракетка, и чтобы еще больше вас запутать, тюрьма пишется как «тьюирьма», но произносится как «тюрьма».

И новостной стенд - это киоск, метро - это тоннель, табачный магазин - это табачный киоск, магазин лекарств - это аптека, автобус - это маршрутное такси, грузовик - это фургон, покупка в кредит - это покупка в рассрочку, товары на вынос - это упаковка на вынос, и как однажды заметил Шоу, мы — две страны, разделенные общим языком. Сейчас я иду спать, потому что уже птндцатьминутпрвого.

ПОНЕДЕЛЬНИК, 12 ИЮЛЯ

О, Чудесатый день! С этого момента я упоминаю «Ридерз Дайджест» во всех своих молитвах. Я забрала почту на стойке регистрации, там было письмо из редакции «Лондон Дайджест», я предположила, что это корректура трех новых страниц. Я открыла его, а внутри оказался чек на ПЯТЬДЕСЯТ ФУНТОВ, я думала, что умру на месте.

Я разыскала мистера Отто и спросила могу ли оставить за собой номер еще на десять дней. Он был шокирован этим вопросом и сказал: «Вы думали, что мы Вас выставим?!» и заворчал.

Я помчалась по улице в "Дойч", чтобы рассказать всем эту новость, и Кармен сказала, что Энн Эдвардс из «Сандэй экспресс» хочет взять у меня интервью в среду за ланчем.

"И угадайте где? Речной зал в "Савое"! Это самое божественное место в Лондоне, я так рада за Вас».

Мистер Таммер не смог обналичить для меня чек, он сказал, что он выписан таким образом, что его может обналичить только банк. Завтра отнесу в банк.

Я позвонила Норе и сообщила ей новости: она хочет устроить для меня фуршет в пятницу, чтобы познакомить со всеми торговцами редких книг, она хотела сделать это раньше, но они все были «на каникулах».

Джойс Гренфел позвонила по поводу ужина завтра вечером, она отправила по почте записку с подробными инструкциями как найти их квартиру, если ехать на автобусе. Меня впечатляет то, что в Лондоне вы можете отправить письмо по городу в понедельник и точно знаете, что оно будет доставлено во вторник. В Нью-Йорке вы можете отправить письмо в понедельник на адрес, находящийся в одном квартале от вас, и, возможно, оно будет доставлено туда в среду, а вполне возможно, что не дойдет до четверга.

Моя социальная жизнь такова, что я только что столкнулась с тем фактом, что не смогу ходить в одном и том же платье еще две недели. Да благословит Бог мой Демократический клуб и моего брата, я отправляюсь в "Хэрродс" с подарочным сертификатом и остатками наличных, Эна говорит, что у них распродажа летних платьев.

ПОЗЖЕ

Цены на распродаже в "Хэрродс" завышены, и в основном они предлагают юбки-миди. Я пошла в магазин «Харви Николс» и купила на распродаже льняное платье цвета ржаного хлеба, а затем вернулась в «Хэрродс» и обменяла подарочный сертификат на продававшуюся на распродаже сумку через плечо песочного цвета. Переложила в неё всё и выбросила свою старую белую плетёную сумку в корзину для мусора, она ещё неделю назад начала рваться.

Взяла кэб до дома Джонсона*, пообедала в «Чеширском сыре» (деньги для меня ничего не значат) и зашла в «Ивнинг стандарт», чтобы увидеться с Валери — девушкой, которая брала у меня интервью в тот день когда я приземлилась - чтобы сообщить ей, что «Стандард» снова берет у меня интервью. (Теперь-когда-я-здесь-как-же-мне-это-нравится.) Пока я была там, защелка на моей новой сумке сломалась. Валери была потрясена; а я сказала: «Так вот почему она была по скидке». Она сказала: «Да, но не "Хэрродс"!» Никто никогда не говорит «Бонвит*» таким же тоном.

(*Дом доктора Джонсона — дом-музей английского писателя и лексикографа XVIII века Сэмюэля Джонсона

*"Бонвит" - Бонвит Теллер и Ко. — был американским роскошным универмагом в Нью-Йорке, основанный Полом Бонвитом в 1895 году, позже - сеть универмагов).

Она отправила меня в небольшой магазинчик на Флит-стрит починить защелку, и пока мужчина ремонтировал её для меня, я спросила может ли он указать мне дорогу на Блумсбери, я хотела вернуться в отель пешком. Он сказал:

"Идите до О-берн-стрит и следуйте по автобусному маршруту".

Я искала О-берн-стрит, искала Оберн-стрит и наконец наткнулась на улицу, которую он имел в виду: Хай-Холборн стрит. Именно это они подразумевают под акцентом кокни.

Пора согнуться под садистским душем, а затем залезть в новое платье для встречи с Лео и Эной.

ПОЛНОЧЬ

Лео пригласил нас на ужин в шикарный ресторан, где подают морепродукты. Моллюски здесь выглядят так же, как дома, но на вкус совсем другие; мясо крабов и омаров здесь гораздо более сочное, но очень пресное, почти безвкусное, на американский вкус, пока к этому не привыкнешь.

Они отвезли меня в свою квартиру и я увидела портреты Хейли Миллс и Памелы Браун, сделанные Эной. У меня особая любовь к Памеле Браун, она восходит к старому-старому английскому фильму, под названием «Я знаю, куда я иду!», и театральному представлению, которое я видела в ее исполнении, в пьесе «Как важно быть серьезным».

Я ничего не смыслю в живописи, даже не знаю как правильно сказать, когда она тебе нравится; но эти лица говорили с тобой. Я была потрясена и сказала Эне, что неприлично быть такой талантливой, когда ты красивая блондинка и выглядишь так, как-будто только окончила школу.

Лео объявил, что собирается приготовить мне свой особый летний напиток, которым он знаменит, и побежал на кухню, где громко шумел, а затем вернулся с тремя длинными и высокими бокалами с напитком. Я не пью после ужина и не люблю газированные напитки, поэтому не отличаю один лонг-дринк от другого. Я отпила и сказала:

"Это имбирный эль, не так ли? Замечательно".

"Это джин с тоником", — сказал Лео обиженно.

«Джин теряется, не так ли?» - сказала я и он помчался обратно на кухню за бутылкой джина, а Эна согнулась пополам от недоброго смеха жены.

"Это его особый напиток, он так им гордится!" прохрипела она и затряслась от смеха. Я чувствовала себя ужасно. Я сказала Лео, что по жизни говорю не то что нужно. Он подлил мне в напиток еще немного джина, а затем сел и стал смотреть как я его потягиваю. Когда он подумал, что я уже достаточно выпила, сказал: «Малышка хочет попросить Вас об одолжении».

Я посмотрела на Эну и спросила: «О каком одолжении?», но она лишь нервно улыбнулась. И Лео сказал:

"Она хочет нарисовать Вас".

И я ответила:

"Вы сошли с ума".

Я знаю, что художники видят плоскости и углы в лицах, которые всем нам кажутся обычными, - и я до сих пор не могу понять почему кто-то может захотеть нарисовать простое, обычное лицо средних лет. О чем я и сказала Эне. Для неё у меня было интересное лицо: «оно всё время меняется». Я сказала, что хотела бы, чтобы это было так.

Я никогда не чувствовала себя такой пойманной в ловушку. Всю свою жизнь я избегала фотографироваться, - а тут Эна серьезно спрашивает, Попозирую ли я ей? Ей понадобится всего несколько сеансов, возможно, три или четыре? Встревоженное личико с тоской смотрит на меня.

Я сказал ей, что сделаю это при двух условиях: во-первых, она должна рисовать меня на Рассел-сквер, я не буду сидеть внутри, в какой-нибудь студии; и во-вторых, она должна пообещать не заставлять меня смотреть на портрет ни в процессе, ни после того как он будет закончен.

Она согласилась на оба условия. Она заканчивает какую-то работу на этой неделе, мы начнём на следующей.

ВТОРНИК, 13 ИЮЛЯ

Параноидальное утро. 

Пришло письмо Джойс Гренфелл с инструкциями по поиску ее квартиры сегодня вечером, но ничего о том, как найти церковь Сент-Мэри-Ле-Боу в Чипсайде для ее беседы со священником в полдень. Я нашла Чипсайд на своей карте и решила обналичить чек «Дайджест», прежде чем отправлюсь туда.

Я пошла в ближайший банк, а затем в другой, через дорогу от него. Оба банка были шокированы, когда их попросили обналичить чек "Ридерс Дайджест" совершенно незнакомому человеку, чью личность они отказались проверить. Также никто из них не позвонил для мне в «Дайджест» или «Дойч», это не входило в политику банка.

Я пошла в третий банк, где кассир перенаправила меня к менеджеру, который посовещался с другим менеджером, а затем вернулся и спросил, Не будет ли лучше если я просто отправлю чек в свой банк в Нью-Йорке?. Я объяснила, что наличные мне нужны здесь, что его глубоко шокировало. Вы не говорите «Мне нужны наличные» банкиру.

Я сказала ему, что мой нью-йоркский банк — "Кэмикал", и спросила есть ли в Лондоне его филиал. Он неохотно ответил «да», но сомневался, что лондонский филиал обналичит чек. (Он сказал: «Возможно».) Я пошла в «Кэмикал» — и, после того как они осмотрели всё, кроме моих зубов, обналичили чек. Ничто не бесит меня так, как эта дружелюбная, близкая к народу реклама банков в журналах и на телевидении. Каждый банк, в который я когда-либо заходила был таким же дружелюбным, как кобра.

К этому времени у меня оставалось всего полчаса, чтобы добраться до Чипсайда. Я села в автобус и обнаружила, что забыла карту. Я сказала кондуктору, что мне нужно попасть в церковь Сент-Мэри-Ле-Боу в Чипсайде и он высадил меня возле собора Св. Павла, указал на вон ту улицу и сказал:

"Пройдите еще немного вперед и поверните налево".

Я прошла немного в ту сторону, повернула налево, прошла еще немного, повернула налево, потом повернула направо и спросила дорогу у шести человек, но все они оказались туристами. Автобус затормозил на углу, я позвала кондуктора. Может ли он сказать мне как добраться до церкви Сент-Мэри-Ле-Боу, и он ответил:

"Прости, дорогуша, это мой первый рабочий день!".

Я пожелала ему удачи, вы бы тоже так поступили, и пошла дальше. Нашла три церкви, не те что нужно, Голдсмит-холл* и множество интересных переулков, но не церковь Сент-Мэри-Ле-Боу. К этому времени беседа все равно закончилась, так что я остановилась в прокуренном пабе и вкусно поела.

(*Голдсмит-холл - это здание, внесенное в список памятников архитектуры I степени, в лондонском Сити, штаб-квартира лондонской гильдии ювелиров).

ПОЛНОЧЬ

Джойс встретила меня у двери и провела экскурсию по стенам гостиной, увешанным семейными портретами и фотографиями Гренфеллов и Лэнгхорнов. Ее мать была одной из сестер Лэнгхорн из Вирджинии. Одна сестра вышла замуж за Чарльза Дану Гибсона и была настоящей девушкой Гибсона, другая вышла замуж за лорда Астора и стала знаменитой леди Астор, депутатом парламента, а третья вышла замуж за отца Джойс.

На стене очень мало театральных фотографий. Больше всего она гордится той, на которой её имя светится над входом в Королевский театр Хеймаркет. В Хеймаркете есть правило, запрещающее подсвечивать огнями имя звезды, они освещают только название шоу. Но когда Джойс давала там свое персональное шоу, она была не просто звездой, она была самим шоу.

Она подарила мне биографию Флоренс Найтингейл, которая, по ее мнению, мне понравится. Каждое утро она ставит будильник на шесть часов и читает в постели до семи; она сказала, что если бы у нее не выработалась эта привычка, она бы никогда не нашла время что-нибудь прочитать. Так и есть, мне кажется она прочла всё.

Мне всегда так стыдно, когда я обнаруживаю насколько начитаны другие люди и насколько невежественна по сравнению с ними я. Если бы вы увидели длинный список из известных книг и авторов, которые я никогда не читала, вы бы не поверили. Моя проблема в том, что в то время как другие люди читают пятьдесят книг, я читаю одну книгу пятьдесят раз. Я останавливаюсь только тогда, когда, скажем, в конце 20-й страницы я понимаю, что могу воспроизвести страницы 21 и 22 по памяти. Потом я откладываю книгу на несколько лет.

После ужина они возили меня по Челси и показали дом, в котором они поженились. Джойс сказала мне, что они были возлюбленными почти с детства.

«Мне было семнадцать, а Реджи только закончил Оксфорд. Когда я впервые играла с ним в теннис, я еще заплетала волосы в косу, а укладывала их в причёску только вечером».

Они отвезли меня в старый лондонский Сити и показали церковь Сент-Мэри-Ле-Боу. Только англичане могли прикрепить "боу" (*"бант") к "ле". Слишком темно, чтобы я могла рассмотреть где днем свернула не туда.

Они продолжали дружеский спор о том, что мне показать.

"О, только не собор Святого Павла, дорогая, она его уже видела".

"Возможно ей захочется увидеть его подсвеченным, Реджи!".

«Она, наверное, видела его подсвеченным раз пять, почему бы тебе не показать ей Флит-стрит?».

Я сказала с заднего сиденья, что хотела бы увидеть лондонские трущобы.

"Боюсь", — мягко сказала Джойс, — "их больше нет».

Добавьте этот факт к бесплатному медицинскому обслуживанию в Британии, и вы узнаете всё, что вам нужно знать о разнице между капитализмом и социализмом.

СРЕДА, 14 ИЮЛЯ

Энн Эдвардс из «Сандэй экспресс» пригласила меня на ланч в «Савой» и отказывалась верить, что я не разочаровалась в Лондоне.

«Когда я услышала, что Вы приедете", — сказала она, — "я хотела написать Вам и сказать: «Моя дорогая, не приезжайте. Вы опоздали на пятнадцать лет».

Для чего, для Вестминстерского аббатства?

Я пыталась сказать ей, что если ты всю жизнь мечтаешь увидеть Аббатство, собор Святого Павла и Тауэр, и однажды действительно оказываешься там, они не могут тебя разочаровать. Я сказала ей, что наконец-то пойду в собор Святого Павла, когда мы закончим нашу встречу, и могу гарантировать, что он меня не разочарует. Но она прожила в Лондоне всю свою жизнь и с тоской вспоминает те времена, когда у ее семьи был роллс-ройс с вертикальной посадкой, который каждый раз, когда заводился, тихо кашлял, как скромный лакей».

Речной Зал в Савое прекрасен, а еда великолепна. (Мне больше нравится «Кларидж», но я романтизирую его.) Я ела и крабовое мясо, и лобстер-термидор, ни одно из этих блюд я не смогла доесть, порции были огромные, тоже самое было с клубникой и сливками. Английские сливки вызывают привыкание – и каждый раз, когда я ем здесь клубнику, вспоминаю об английском священнослужителе, который заметил:

"Несомненно, Бог мог бы создать ягоду получше, чем клубника, и, несомненно, Бог так этого и не сделал".

После ланча она прошлась со мной по Набережной Виктории и указала самый прямой путь к собору Святого Павла. Было приятно прогуляться вдоль реки, а впереди маячил собор Джона Донна. По дороге я думала о нем: он единственный мужчина, о котором я когда-либо слышала, который на самом деле был повесой, но любовь хорошей женщины изменила его. Он сбежал с дочерью лорда-лейтенанта Тауэра и ее разгневанный папаша приказал бросить их за это в Тауэр. Джон находился в одном крыле, его невеста — в другом, и он послал ей записку, благодаря которой я узнала, что он произносил свое имя как Данн, а не Донн. В записке говорилось:

Джон Данн

Энн Данн

Анданн 

(*в переводе с англ. "undone" означает "погибли")

(*странно, что писательница говорит про Тауэр, когда в википедии пишут, что Донна бросили во Флитскую тюрьму, вместе с теми, кто помог ему и Энн пожениться, саму Энн отец, конечно, в тюрьму не бросал. И вскоре признал их брак, так что Донна выпустили из тюрьмы и он даже получил наследство жены. А в записке говорилось о том, что они погибли, потому что Донн, будучи в тюрьме, узнал, что его карьера разрушена, он потерял свою должность).

Он также был немного сумасшедшим. Когда Энн умерла, он приказал сделать плащаницу с камнями, и спал с этой плащаницей в постели на протяжении двадцати лет. Если вы пишете как ангел, вам позволено быть немного надломленным.

Я поднялась по ступеням собора Святого Павла - наконец, наконец, после скольких лет? - переступила его порог, и стояла там, глядя вверх на куполообразный потолок и на широкие проходы к алтарю, и пыталась представить что чувствовал Донн в ту ночь, когда король Джеймс послал за ним. И, как минимум ради этого момента, я бы не променяла горстку книг, которые знаю почти наизусть, на сотни книг, которые прочла. Я не открывала «Жизнеописания Уолтона» по крайней мере лет десять; и, стоя там, в соборе Джона Донна, весь этот чудесный отрывок вдруг возник у меня в голове:

"Когда Его Величество сел, он сказал в своей приятной манере: «Доктор Донн, я пригласил Вас на ужин, и хотя Вы не сидите вместе со мной, я все же подготовил для Вас блюдо, которое, я знаю, Вам очень понравится. Зная, что Вы любите Лондон, я настоящим назначаю Вас деканом собора Святого Павла, и когда я закончу ужинать, отнесите свое любимое блюдо домой, в свой кабинет, произнесите себе благодарственную молитву, и пусть она принесет Вам много пользы".

И, как сказала бы Элайза Дулиттл, держу пари я всё поняла правильно. 

Там были гиды с большими туристическими группами, каждый гид читал стандартную лекцию, некоторые на английском, один на французском, один на немецком, монотонные голоса диссонировали друг с другом. Я отошла от них как можно дальше и бродила в одиночку. Я прошла по боковому проходу, осматривая все мемориальные доски и бюсты, обошла алтарь и пошла обратно, по другой стороне, рассматривая еще больше мемориальных досок и бюстов. И всё же, я чуть не пропустила её. Это было что-то странной формы, не бюст и не статуя в полный рост, поэтому я остановилась и прочитала надпись. Передо мной на стене собора Святого Павла висела плащаница Джона Донна.

Я прикоснулась к ней.

Прямо за дверью находится небольшая часовня с вывеской: «Часовня Святого Данстана. Предназначена для тайной молитвы». Я вошла туда и произнесла благодарность. Опоздала на пятнадцать лет, как же.

ЧЕТВЕРГ, 15 ИЮЛЯ

Кен Эллис из лондонского «Ридерз Дайджест» пришел сегодня утром со своей хорошенькой помощницей и фотографом, чтобы сфотографировать меня. Я издала привычный стон, поскольку у меня совершенно не было желания делать это (я бы в ту же минуту перелетела через Атлантику, если бы это было не для "Дайджест"), и смиренно отправилась с ними обратно на Чаринг-Кросс-роуд, 84, где они сфотографировали меня, сидящей на подоконнике унылой пустой комнаты наверху. Кен собрал для меня все облупившиеся и заржавелые белые буквы, которые когда-то означали «Маркс и Ко.». Я хочу забрать их домой.

(И в один сентябрьский день, делая осеннюю уборку, я подошла к ним и спросила себя: «Зачем они тебе, чтобы ты могла поплакать над ними, когда станешь старушкой?», и выбросила их).

Они пригласили меня на ланч в «Уиллер» (знаменитый ресторан с морепродуктами, в который все вас водят), и Кен объяснил мне почему все здесь ненавидят новые деньги. Это связано с потребностью англичан отличаться от других. Десятичная система гораздо проще старой системы «пол пенни-два пенни-гинея-десять фунтов-6 пенсов*», но старые деньги принадлежали только им; ни в одной другой стране таких не было, и никто другой не мог их понять. Он сказал, что по этой же причине они ненавидят тот факт, что должны присоединиться к Общему рынку. Они не хотят быть частью Европы, они хотят быть отдельно от всех, другими, обособленными. Он проиллюстрировал это, процитировав старый заголовок, ставший здесь шуткой-клише. Во время плохой погоды, когда весь остров был окутан туманом, заголовок одной английской газеты гласил: «ТУМАН ИЗОЛИРОВАЛ ОТ НАС КОНТИНЕНТ».

(*10 шиллингов и 6 пенсов - ценник на шляпе Безумного Шляпника из "Алисы в стране чудес").

Я ужинаю с Элис, и Джин только что позвонила, чтобы предупредить меня, что "Коннот" очень старомоден и до сих пор не пускает женщин в брюках в зал ресторана, сказала ей с достоинством, что у меня есть два платья.

23:00

Отель «Коннот» находится недалеко от Гросвенор-сквер, поэтому сначала я пошла туда, чтобы увидеть Мемориал Рузвельта. Кто-то сказал мне, что после смерти Рузвельта британское правительство решило собрать деньги на Мемориал по общественной подписке и ограничить индивидуальные взносы одним шиллингом, чтобы каждый мог подписаться. Они объявили, что подписка будет оставаться открытой до тех пор, пока не будет собрана необходимая сумма, с помощью взносов в один шиллинг.

Подписка была закрыта через семьдесят два часа.

Эта история тронула меня гораздо больше, чем Мемориал, который являет собой статую Рузвельта, стоящего высоко, с тростью в руке и в развевающейся накидке. У статуи есть особенности; характер и индивидуальность полностью отсутствуют. И меня возмущает статуя Рузвельта, стоящего на ногах, которые были усохшими и бесполезными на протяжении всей его жизни в Белом доме. Вы не сможете оценить Рузвельта, если проигнорируете тот факт, что его огромные достижения были достижениями человека, парализованного ниже пояса. Я бы изобразила его сидящим, с покрывалом, которое он всегда клал на колени, чтобы скрыть усохшие ноги. Всё остальное лишь умаляет храбрость и темперамент этого неукротимого лица. Поскольку на лице статуи отсутствуют храбрость и темперамент, я не думаю, что это хороший монумент. Как бы там ни было, приятно знать, что так много англичан любили его.

Джин и Тед Эли до сих пор изумляют меня. После прочтения книги, они пригласили меня на ужин в Нью-Йорке. Они живут в очень милой квартире на Пятой авеню, вся в полированном красно-коричневом цвете, со старыми коврами, и в теплых тонах, и я подумала, что это самая красивая пара, которую я когда-либо видела. Они оба стройные и прямые, у обоих густые седые волосы, правильные черты лица и безмятежно гладкие лица - и когда Джин случайно обронила мне, что им за семьдесят, я была ошеломлена. Они невероятно красивые и нетронутые временем, как родители дебютантки из фильма 1930-х годов.

За ужином мы говорили о П.Б. Я отправила ему записку, чтобы сообщить, что буду здесь еще две недели, Джин сказала, что может быть он свозит нас троих куда-нибудь.

Сюда меня привез лимузин с водителем; я не знаю как кто-то может ожидать, что я смогу приспособиться к жизни на Второй авеню, после того как вернусь домой.

Звонила Эна: «Как насчет воскресного утра, я свободна попозировать?». Вещи, на которые я соглашаюсь, если во мне есть капелька джина.

ПЯТНИЦА, 16 ИЮЛЯ

Только что вернулась с ужина-фуршета у Норы - куда я опоздала на полтора часа, будучи почетным гостем, этот вечер начался ужасно.

Нора позвонила сегодня утром и сказала, что машина заберет меня из отеля в семь пятнадцать, поэтому я, как обычно, оделась и ждала в вестибюле в семь. Никакой машины не было в семь пятнадцать, никакой машины не было и в семь сорок пять, поэтому я решила, что друзья Норы, должно быть, забыли меня забрать и позвонила ей. Она сказала, что заказала мне такси, «чтобы Вы прибыли с шиком». Такси так и не появилось. Она сказала мне выйти на улицу, поймать такси и приехать на нём.

Я вышла на улицу, поймала такси и села в него. Но Северный Лондон, очевидно, это аналог дальнего конца Бруклина, а лондонские таксисты зловещий аналог нью-йоркских таксистов. Я дала водителю адрес Норы и он бессмысленно уставился на меня.

"Я не знаю где это, мадам", — сказал он ровным голосом. Я невинно объяснила ему, что это в Хайгейте. На этот раз он посмотрел прямо перед собой и повторил тем же бесстрастным голосом:

"Я не знаю где это, мадам".

Я всё поняла, вышла из такси, подождала десять минут, пока подъедет следующее такси, и села в него. Я назвала водителю адрес Норы и дальше произошел тот же фарс. Но этому водителю так хотелось избавиться от меня, что когда я выходила из такси, он рванул с места прежде, чем я успела поставить обе ноги на землю, и я упала и разодрала ногу. Итак, вот она я, стою с окровавленной ногой, на часах восемь пятнадцать, тогда как ужин в мою честь был назначен на семь тридцать. Я не могла вернуться в номер, промыть рану и надеть новые чулки, потому что иначе я опоздала бы еще на пятнадцать минут.

Я вернулась в вестибюль и посоветовалась с портье, он сказал, что мне нужен мини-кэб, - они отвезут Вас куда угодно. Мини-кэб — это лондонский эквивалент нью-йоркских лимузинов (и стоят столько же). Клерк позвонил для меня в службу мини-кэбов и такси приехало спустя десять минут. Водитель сказал мне, что его зовут Барри, он стажер в больнице и по вечерам водит мини-кэб, чтобы заработать немного денег. Он промчался по холмам Северного Лондона так, словно желал смерти нам обоим, но неважно, он доставил нас в пункт назначения и по пути мы хорошо провели время.

Он рассказал мне, что учился в Макгилле в Канаде и проводил лето, подрабатывая на Манхэттене. В первый день, прибыв в Нью-Йорк, он оказался на островке безопасности на Бродвее и 42-й улице, он не знал где находится, но знал, что хочет пойти на Таймс-сквер. Поблизости оказался полицейский, регулирующий движение, и Барри, желая спросить дорогу, подошел к нему сзади и похлопал по плечу. После этого полицейский, верный традиции вежливости и отзывчивости "Лучших полицейских Нью-Йорка*", развернулся и ткнул дуло пистолета Барри в живот.

(*"Лучшие Полицейский Нью-Йорка" или "New York's Finest" - официально термин «лучшие» часто используется для обозначения полиции в знак уважения и восхищения их преданностью служению и защите общества. Это способ признать их тяжелую работу и жертвы, которые полицейские приносят при исполнении служебных обязанностей. На слэнге так говорят, когда хотят сказать, что полицейский - придурок и готов арестовать тебя без всякой на то причины).

"Я только хочу спросить дорогу до Таймс-сквер, офицер", — сказал Барри.

"Вот как", — сказал полицейский.

«Я турист и ничего здесь не знаю», — объяснил Барри. "Я британец".

"Только без шуток", — сказал полицейский, не убирая пистолет от живота Барри. Так что Барри сдался и сказал:

«Офицер, если Вы собираетесь меня застрелить, пожалуйста, отойдите в сторону, чтобы не убить четыреста человек, находящихся позади меня».

Тогда полицейский отпустил его, а Барри перешел улицу и спросил прохожего как добраться до Таймс-сквер. Прохожий задумался, а затем сказал:

«Пройди один квартал, поверни налево, пройди ещё один квартал, поверни налево, и ещё один квартал, поверни налево, и окажешься где нужно».

Итак, Барри обошел квартал и обнаружил, что все время стоял на Таймс-сквер (*"сквер" в переводе с англ. означает "площадь", "сквер" и "парк"). Он искал Английский-сквер - с парком. Чего прохожий не знал, так это, что в Лондоне можно пройти один квартал, повернуть налево, пройти один квартал, повернуть налево, пройти один квартал, повернуть налево — и оказаться совсем не там, откуда вы начали.

Он продавал «Британники» (*энциклопедии) и перьевые ручки, ходя по домам. Большинство домохозяек хлопали дверью перед его носом («Мне приходилось кричать: «Мадам, не могли бы Вы открыть дверь, чтобы я мог вытащить свой галстук?»), поэтому он переключился на демонстрацию перьевых ручек в «Вулворте». Он обнаружил, что единственный способ победить эту систему — добиться в ней хороших результатов и получить повышение до учителя. "Обучая других парней тому, как нужно демонстрировать", — объяснил он, — "ты, по крайней мере, можешь сидеть».

Он привёз меня к Норе и сказал, что заедет в полночь, чтобы отвезти обратно.

Мне хотелось пристукнуть чем-нибудь Нору, она не сказала гостям, что я была готова и ждала с семи пятнадцати, чтобы приехать сюда. Одна женщина повернулась ко мне и вежливо спросила:

"Вы не возражаете, если я спрошу, что Вас задержало?", а я была настолько ошеломлена, что не смогла ей ответить, я просто сбежала наверх с Шилой и пряталась в ее комнате, пока не успокоилась. У меня нет самообладания.

Все торговцы редкими книгами рассказывали мне истории о своей торговле. Они рассказали мне, что после войны книг стало слишком много, а места в книжных магазинах - недостаточно, поэтому все торговцы Лондона ЗАКОПАЛИ сотни старых книг на лондонских улицах, в открытых воронках от бомб. Сегодня закопанные книги стоили бы целое состояние, если бы их можно было найти, если бы можно было снести новые здания и разрыть заново отстроенные улицы. У меня перед глазами внезапно возникла картина атомной войны, уничтожающей всё в этом мире, за исключением, то тут, то там поднимающихся на поверхность из недр Лондона старых книг.

Все принесли мне небольшие подарки и я думаю, что с одним из них совершила оплошность. Очень обаятельная женщина, которая занимается продажей книг с автографами, подарила мне карманный блокнот в красивом переплете. Мне нужен был такой, так как я превратила свой старый в календарь, и когда продавец редких книг из "Кворича*" назвал мне свое имя и адрес магазина, я записала их в новый блокнот. Судя по наступившей тишине, я думаю, что писать в этом блокноте было своего рода осквернением. У меня было ужасное ощущение, что этот блокнот — один из тех старинных предметов, которыми нельзя пользоваться, на него нужно просто смотреть. Какого черта мне нужен блокнот, которым ты не можешь пользоваться? Я постоянно попадаю в неприятности из-за этого.

(*"Кворич" - старый книжный магазин, торгующий редкими изданиями книг и рукописями с 1847-го года).

Барри приехал ровно в двенадцать и отвез меня обратно в отель. Он посоветовал мне посетить его больницу, если я буду в том районе, это больница Сент-Бартоломью, сказал он, Пройдите через ворота Генриха VIII и посмотрите часовню, она прекрасна. Я записала его имя — Барри Голдхилл - в осквернённом блокноте и спросила на чём он специализируется. Он ответил: «Гинекология». Я сказала: «Слишком поздно, голубчик, я ничем не могу быть тебе полезна».

СУББОТА, 17 ИЮЛЯ

Записка из Ратленд-Гейт, он вернулся.

"Жду Вас здесь в понедельник, 19 числа, ровно в 11, на шерри с Чарлзом II и ланч с Чарлзом Диккенсом.

В спешке-

П.Б."

Я подумала, что лучше сначала ознакомиться с Диккенсом, поэтому после завтрака отправилась в дом-музей Диккенса на Даути-стрит. Это всего в нескольких кварталах от Рассел-сквер, просто у меня никогда раньше не было особого интереса к Диккенсу, чтобы сходить туда - о чем здесь НИКОМУ не говорите, это абсолютная ересь - не любить Диккенса. Я имею в виду, что Диккенс — национальный бог семейного очага.

За исключением П.Б., ни один лондонец никогда не говорил мне о пабе Шекспира. Никто не упоминает о памятниках архитектуры Пипса, никто не упоминает Уимпол-стрит*, и никто не знает о чем вы говорите, когда спрашиваете о доме, в котором Шоу ухаживал за своей «зеленоглазой миллионершей*». Но каждая живая душа скажет вам, где обедал мистер Пиквик и где находится «Лавка древностей», и - Посмотрите дом на Даути-стрит, где был написан "Оливер Твист", и «Это Кэмден-Таун», где жил Боб Крэтчит и гид-покажет-вам-где-Диккенс-написал-Большие-Надежды.

(*Уимпол-стрит — улица в Мэрилебоне, в центре Лондона, связана с частной медицинской практикой и медицинскими ассоциациями. Там находится дом Королевского медицинского общества, штаб-квартира Британской стоматологической ассоциации. Уимпол-стрит была домом для нескольких знаменитостей, таких как Пол Маккартни, который жил в доме семьи Эшеров на Уимпол-стрит, 57 в 1964–1966 годах во время отношений с Джейн Эшер. По этому адресу Джон Леннон и Пол Маккартни написали «Я хочу держать тебя за руку» и Маккартни написал мелодию к «Вчера».

Артур Конан Дойл, создавший образ Шерлока Холмса, работал и писал на Аппер-Уимпол-стрит, 2 в 1891 году. В память о культурном наследии Вестминстера установлена зеленая мемориальная доска

*Шарлотта Фрэнсис Пейн-Тауншенд (20 января 1857 – 12 сентября 1943) была ирландской политической активисткой в Великобритании, членом Фабианского общества и посвятила себя борьбе за права женщин. Она вышла замуж за драматурга Джорджа Бернарда Шоу. По настоянию Шарлотты Шоу достаточно быстро перебрался к ней, и, чтобы не компрометировать даму, предложил пожениться. Ему было около 42-х, Шарлотта была на 6 месяцев младше, оба не любили друг друга, но были преданными друзьями. Пишут, что Шоу был асексуал).

Даути-стрит — еще одна из тех улиц, застроенных изящными узкими кирпичными домами, которые до сих пор меня потрясают. Дом Диккенса обставлен так же, как и тогда, когда он жил в нем, а в комнате в задней части дома, где он работал, есть полное собрание первых изданий Диккенса. Стены каждой комнаты заставлены витринами с памятными вещами Диккенса - письмами, рисунками, карикатурами, театральными программами с его именем в списке актеров. (Никогда не знала, что он был такой ярый актер-любитель.) Все туристы, ходящие по музею, в основном "из Соединенного Королевства", знали каждый персонаж и каждое событие, изображенное на каждом рисунке и карикатуре. Просто невероятно.

Я пообедала в «Танджаре», карри-заведении на Шарлотт-стрит, а затем отправилась в Ковент-Гарден, чтобы увидеть прах Эллен Терри. Церковь называется Сент-Пол-Ковент-Гарден, но когда вы добираетесь до рынка, церковь исчезает из вашего поля зрения. Побродила вокруг, разглядывая свою карту, а затем рынок Ковент-Гарден. Молодой человек с коричневой бородой, прошел мимо меня, затем развернулся, вернулся ко мне и спросил:

"Потерялись, дорогуша?".

Я сказала ему, что ищу Церковь актеров, и он спросил: «Вы актриса?».

Я сказал «нет», но в юности была разочаровавшимся драматургом, а ещё мне нравилась переписка Шоу-Терри, поэтому я хочу увидеть прах Эллен.

"Разве это не мило с Вашей стороны", — сказал он. «Никто никогда не ищет нашу церковь, кроме людей профессии».

Он актер. Без работы. Он сказал: «Просто идите дальше, вокруг рынка, пока не дойдете до переулка, пройдите через него, поверните за угол и увидите церковь".

Я поблагодарила его и пожелала удачи, а он сказал: «И Вам удачи, дорогуша!» и помчался своей дорогой - и, глядя ему вслед я просто ненавидела себя за то, что не удосужилась спросить его имя. Люди не должны врываться в вашу жизнь и исчезать из неё через десять секунд, не оставив после себя даже имени. Как однажды заметил мистер Диккенс, все вместе мы направляемся в могилу.

Я пробралась сквозь гниющие фрукты и овощи, лежавшие на тротуаре перед рынком, дошла до угла и вышла к переулку, своего рода открытой площади, используемой для парковки грузовиков с продуктами и заваленной мусором. Я пересекла переулок и свернула за угол, и вот она — маленькая церковь на зеленом кладбище, с садом за ней. Церковь была пуста. За что я была благодарна. Я по натуре эмоциональна, а если ты эмоционален, никогда не знаешь, что может внезапно растрогать тебя до слез. Я подумала, что это мог быть прах Эллен.

На столе лежала стопка листов, а табличка рядом предлагала посетителю взять один, сесть и прочитать его, чтобы вы знали «что-то о том, где вы находитесь». Церковь была построена Иниго Джонсом еще в 1630-х годах. Здесь крестили Уильяма Ш. Гилберта, там похоронен Уичерли, там молился Дэви Гаррик, а профессор Генри Хиггинс впервые увидел как Элайза Дулиттл продавала свои цветочки на церковной паперти под дождем.

Я прошла вдоль правой стены и прочитала мемориальные доски давно умерших актеров и композиторов. Почти в конце стены, возле алтаря, в нише за железной решеткой в серебряной урне, отполированной до первозданного блеска, находился прах Эллен Терри. С удивлением обнаружила, что улыбаюсь урне; это яркая, бодрящая достопримечательность.

Я пересекла неф, вернулась обратно вдоль левой стены и прочитала еще несколько табличек возле двери. Уже за дверью, уходя, я наткнулась на последнюю табличку:

ВИВЬЕН ЛИ , умерла в 1967 г.

и вдруг расплакалась.

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 18 ИЮЛЯ

Эна подобрала меня в грохочущем универсале, отвезла на Рассел-сквер и припарковалась у входа. В универсале есть раздвижные двери, которые я, естественно, попыталась открыть наружу и чуть не сломала и дверь, и руку. Эна затряслась от смеха, она сказала: «Вы в точности как Лео!». Кажется он тоже не разбирается в механике.

Я вышла и она вылезла вслед за мной, все пять футов её роста (*152см), таща за собой шестифутовый мольберт (*183см), четырехфутовую коробку с красками (122см), палитру, несколько журналов и радиоприемник размером с портативный телевизор. Мне не разрешили помочь: Субъекту не разрешено ничего брать и нести.

Мы расставили шезлонги — для меня шезлонг, для нее — стул с прямой спинкой, — и я была удивлена и обрадована, узнав, что, когда вы сидите, вам не обязательно быть неподвижным и сохранять позу. Эна сказала, что я могу лежать, сидеть, потягиваться, двигаться, курить и делать что угодно, пока мое лицо повернуто в её сторону. Затем она подробно рассказала о том как пользоваться радио; оказалось, она принесла радио и журналы для меня, чтобы я не скучала. Мне это показалось забавным.

«Мне не скучно на Рассел-сквер и мне не скучно с Вами», — сказала я ей. — "Разве мы не можем поговорить, пока Вы работаете?".

«О, с удовольствием», — сказала она. "Никто из позирующих мне никогда не разговаривает со мной. Они сидят молча час за часом».

"Что касается меня", — сказала я, — "то со мной точно не будет такой проблемы». 

Мой друг-контролер подошел, встал позади нее и понаблюдал как она рисует. То же самое сделали две англичанки, индийская студентка и ямаец средних лет, с тростью.

«Ну как там получается?» — спросила я их, просто желая быть общительной. Но, разговор, казалось, смутил их, они пробормотали «Очень хорошо» и «Очень мило» и исчезли. Эна поблагодарила меня, она сказала, что галёрка заставила ее нервничать. Так что с этого момента моей задачей было прогонять тех, кого жители Нью-Йорка называют «смотрителями тротуаров». В Лондоне вы прогоняете их, заговаривая с ними. В Нью-Йорке, заговорив, вы просто узнаёте истории их жизни. 

Наблюдать за работой художника-портретиста увлекательно.

Эна сидела, ее красно-белое клетчатое платье струилось вокруг нее, она выглядела совершенно расслабленной, разговаривала, смеялась, задавала вопросы, пока рисовала - и всё время ее глаза с невероятной скоростью метались вверх к моему лицу, вниз к мольберту, вверх к лицу, вниз к мольберту, вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз, в движении столь же быстром, резком и ритмичном, как метроном на высокой скорости. Час за часом она говорила, смеялась и рисовала, и быстрое движение глаз не прекращалось ни на мгновение. Я сама попробовал так делать секунд двадцать и у меня заболели глазные мышцы.

Она рисовала до часу, а затем отвезла меня в Кенсингтон на обед. По дороге мы не пытались говорить; грохот от автомобиля был оглушительным как в нью-йоркском метро. Английские машины проезжают мимо вас по улице блаженно тихо, но в них очень шумно ехать. С американскими машинами всё совсем наоборот.

Она отвела меня на обед в маленькое итальянское заведение, расположенное недалеко от того места, где они с Лео живут, под названием «Панцерс Паста и Пицца», это их любимое заведение в районе. Я выпила лучший мартини, который когда-либо пробовала в Лондоне, и съела курицу-с-чесночным-маслом, которую я не против чтобы мне подавали на небесах.

Эна была шокирована тем, что я до сих пор не побывала ни в одной галерее, и после обеда настойчиво потащила меня в Национальную портретную галерею, - где я чуть не сошла с ума, встретившись лицом к лицу со старыми друзьями. Чарлз II выглядит точно таким же грязным стариканом, каким он и был, Мария Шотландская выглядит точно такой же ведьмой на метле, какой и была, Елизавета выглядит чудесно, художник уловил всё - яркие, умные глаза и острый нос, прозрачную кожу и нежные руки, сияющую, холодную замкнутость. Хотела бы я знать, почему портреты Марии и Елизаветы всегда выглядят настоящими и живыми, а портреты Шекспира, написанные в ту же эпоху и в той же манере, всегда выглядят стилизованными и отстраненными.

Я так долго смотрела на каждое лицо, что мы так и не выбрались из зала с картинами шестнадцатого и семнадцатого веков. Вернемся сюда на следующей неделе, восемнадцатого и девятнадцатого числа, и теперь я страстно настроена увидеть всё.

Звонил полковник, он везет меня за город на ужин, в среду.

ПОНЕДЕЛЬНИК, 19 ИЮЛЯ

Прибыла в Ратленд-Гейт в одиннадцать. Хотя это не правда. Я всегда так боюсь не приехать «вовремя», что беру такси, всегда приезжаю на двадцать минут раньше и гуляю по округе, пока не наступает время звонить в дверь. Мне здесь нравится, это интересный район.

Он отвез меня в «Олд Уайн Шейдс» на Мартин-лейн, Кэннон-стрит, для шерри-в-одиннадцать. Это единственный паб в Лондоне, переживший Великий пожар 1666 года. Он был построен до 1663 года и, похоже, с тех пор не изменился. Над барной стойкой стоят древние винные бочонки, деревянные столы и лавки покрыты пятнами времени, даже меню звучит архаично, я могу представить как Сэм Пипс заказывает тут Мясо молодых бычков и сладкий пирог.

Он отвез меня в Банк Англии, где швейцары и менеджеры одеты в красные жилеты и бриджи и кланяются, желая вам доброго утра. (Если не обращать на них внимания, то это всего лишь еще одна добрая кобра.)

Мы пообедали в ресторане «Джордж и Стервятник», куда, как указано в меню, «Мистер Пиквик пригласил около сорока пяти человек пообедать с ним в самый первый раз, когда они приехали в Лондон». Ресторан является штаб-квартирой Пиквикского клуба. Карикатуры Диккенса на стенах; стейки и отбивные готовятся на открытом огне в большом каменном камине.

За углом «Джорджа и Стервятника» находится «церковь Сент Майкл-Корнхилл с Сент-Питер-ле-По* и Сент-Бенет-Финк*». Я добавлю святого Бенета Финка* в список своих любимых святых, сразу после двух святых Нового Орлеана.

(*Сент-Питер-ле-По - была приходской церковью на западной стороне Брод-стрит в лондонском Сити. Первое здание было построено в 1540 году, потом его перестроили в 1792 и снесли в 1907 году.

*Сент-Бенет-Финк — церковь и приход в лондонском Сити, первые записи о ней датированы 13-м веком, церковь была разрушена во время Великого лондонского пожара 1666 года, а затем перестроена по проекту сэра Кристофера Рена. Снесена между 1841 и 1846 годами

*С англ. слово "финк" переводится как "предатель").

Примерно в 1801 году, когда США купили Луизиану, американские фирмы занялись бизнесом по производству католических икон и начали отправлять ящики с церковными скульптурами в Новый Орлеан. На ящиках были надписи ХРУПКОЕ и СРОЧНОЕ. Жители Нового Орлеана были французами, они не умели читать по-английски и не знали, что означают эти два слова. Они решили, что слова должно быть означают имена двух новых святых, чьи иконы находились внутри ящиков. Следующее, что нам известно, это что самыми популярными святыми в Новом Орлеане стали Св. Хрупкий и Св. Срочный. 

Через некоторое время «Св. Хрупкий» сдал свои позиции, но последнее, что я слышала об этом, вы все еще можете в любой день взять газету Нового Орлеана и прочитать в колонке с частными объявлениями:

Благодарим Св. Срочного за 

оказанную особую услугу

Судя по иконам, он древний римлянин, носит тогу. Хотела бы я знать побольше о Сент-Бенет-Финке, П.Б. не знает кто он такой.

Мы шли по Ломбард-стрит, П.Б. сказал, что лондонский банковский бизнес был основан евреями из Ломбардии в 1400-х годах. Каждый ростовщик вывешивал эмблему, обозначающую его заведение, и с тех пор все банки Ломбард-стрит вывешивали эмблемы на медных пластинах. Эмблемы до сих пор развеваются на ветру: на эмблеме Банка Шотландии изображена кошка и скрипка, на эмблеме другого банка изображен кузнечик, а на третьем — дикая лошадь. П.Б. не знал откуда взялись эти символы и что они означали изначально, им сотни лет. (И вот приезжают наши из США, открывают банк на Ломбард-стрит, видят всех этих кошек и скрипки, кузнечиков и диких лошадей и говорят: «Слушайте, мы тоже должны что-нибудь повесить!» и сразу же вывешивают Американского орла, у нашей нации нет воображения).

В субботу П.Б. отвезет Джин, Теда и меня за город, в величественный дом. Он расстроил меня, пригласив в ювелирный магазин, чтобы я одобрила брошь, которую он заказал для меня. Она золотая, с красно-белым гербом лондонского Сити.

В субботу мы увидимся с ним в последний раз, тогда брошь уже будет готова.

ВТОРНИК, 20 ИЮЛЯ

Я добралась до Рассел-сквер раньше Эны и мой друг-контролер, поставив для меня стул, скрестил за спиной руки, наклонился и заговорщически спросил: «Вы - кто-то, кого мы должны знать?».

Уверила его, что мы никто и он укоризненно покачал головой.

«Художники", — сказал он, — "не рисуют портреты Кого Угодно".

Я сказала ему, что я писательница, но не знаменитая и не важная, а он достал маленькую черную книжечку и аккуратно записал мое имя и имя Эны, как раз в тот момент, когда Эна, ковыляя, пришла к птичьей купальне с мольбертом, коробкой с красками, палитрой и огромным радиоприемником, который она все еще таскает с собой на случай, если мне станет скучно, хотя всё, что я с ним делаю - это высказываю грубые замечания о музыкальных вкусах Би-Би-Си. Есть только одна радиостанция с классической музыкой, но тот кто ею управляет, помешан на камерной музыке, поэтому это всё, что они когда-либо крутят.

Эна сказала мне, что я полностью изменила ее отношение к портретной живописи.

«Раньше я никогда никого не рисовала на открытом воздухе», — сказала она. «Атмосфера и ощущения совсем другие. С этого момента мне придется решать с каждым субъектом, рисовать его или её на открытом воздухе или в помещении. Вы были совершенно правы: Вы — субъект для открытого воздуха».

«Мы здесь не потому, что я субъект для открытого воздуха», — сказала я. «Мы здесь, потому что я эгоистичный субъект».

Я думаю ей бы хотелось рисовать целый день, но, что бы я ни говорила, она настаивает на том, чтобы заканчивать в час дня, потому что у меня осталось так мало времени, чтобы что-нибудь увидеть.

Когда мы собрались и направились к универсалу, она оглядела Рассел-сквер и задумчиво сказала:

"Вы были правы насчет этого места. В нем есть что-то особенное».

Меня это удивило. Я никогда не говорила об этом вслух. Пока она не произнесла эти слова, я не уверена, что вообще знала об этом.

Мы пообедали в "Панцерс", а затем вернулись в Национальную портретную галерею, где я увидела Джейн Остин и Ли Ханта, Уилли Хэзлитта и жуткий портрет Бронте — лица трех сестер и серая полоска посередине, там, где когда-то было лицо Бренуэлла.

История такова, что Бренуэлл нарисовал себя и своих сестер, а затем в порыве ненависти к себе стер свое изображение. И, конечно, вы не можете сосредоточиться на лицах сестер, в портрете преобладает серый оттенок посередине. Вы не можете не задаться вопросом, знал ли Бремуэлл, что так оно и будет.

СРЕДА, 21 ИЮЛЯ

Полковник снова превзошел самого себя. Я забыла, что, когда мы проезжали Сток-Поджес по пути в Стратфорд, мне хотелось поехать в объезд, чтобы увидеть кладбище Грея, только потому, что «Элегия» была любимым стихотворением моей матери. Полковник не забыл; он отвез меня на ужин в Сток-Поджес, хотя это в двух часах езды.

Мы приехали туда как раз в сумерках. Вокруг ни души и когда мы вошли на кладбище, колокола пробили "звон уходящего дня". (*слова из "Элегии").

Мать Грея похоронена там. Он написал на ее памятнике:

У нее было много детей, из которых только один 

имел несчастье пережить ее

Церкви семьсот лет, она очень простая и незамысловатая. В алтарных урнах стояли свежие полевые цветы. Идя по центральному нефу, вы проходите по древним могилам прихожан, похороненных много веков назад под каменным полом, их имена на камнях уже стерлись.

Полковник прогулялся по кладбищу и позволил мне посидеть в церкви одной. Мне хотелось, чтобы моя мама знала где я. Я чувствовала себя ребенком, который кричит, сидя на новой качеле: "Эй, мамочка! Смотри!".

Овдовевшая невестка полковника живет недалеко от Сток-Поджеса. Она преподает в Лондоне и тратит на дорогу по четыре часа в день, здесь они такие же сумасшедшие как и дома. Мы поехали к ней домой, чтобы забрать ее на ужин. Она живет в красивом провинциальном пригороде, который мог бы находиться где угодно в Коннектикуте, так же как дом и пригород Норы могли бы находиться где угодно в Квинсе. Удивительно насколько похожи и безлики все пригороды, неотличимые друг от друга как шоссе. Может быть поэтому я люблю города. В Лондоне нет ни одного ряда домов, которые можно было бы принять за Нью-Йорк. На Манхэттене нет ни одного квартала, который хоть на мгновение напомнит вам о Лондоне.

Мы ужинали в прекрасном пабе под названием «Веселый фермер». «Паб» — понятие очень растяжимое; он может означать угловой бар, гриль-бар, коктейль-бар или дорогой ресторан. «Веселый фермер» — типичный загородный ресторан Коннектикута: превосходный, дорогой и невероятно очаровательный. Я заказала карри с креветками и когда сказала менеджеру, что оно лучше, чем карри, которое готовлю я, он принес мне банку своей пасты карри, чтобы я забрала ее домой в Нью-Йорк.

"Скажите мне", — обратилась ко мне за кофе невестка полковника, — "почему все американцы так любят «Элегию» Грея?".

Честно говоря, никогда не знала об этом. За исключением моей матери, я никогда не слышала, чтобы об этой поэме упоминал кто-либо из американцев. Но невестка полковника встречает в Сток-Поджесе гораздо большее количество американских туристов, чем я когда-либо встречала на Манхэттене, и все они приезжают туда из-за «Элегии» Грея, так что я поверила ей на слово. И поскольку у меня не хватило морального духа сказать: «Я не знаю», я объяснила ей, не задумываясь.

«Мы — нация иммигрантов», — сказала я. «Все наши предки были бедными и презираемыми массами Европы и Африки. Мы ходили в школу и изучали английскую поэзию, и все поэты, которых мы читали, прославляли аристократию: королей и королев, сестру Сидни-мать Пембрука, шпили Оксфорда и игровые площадки Итона. Кроме Грея. Грей прославлял безмолвных бесславных ничтожеств. А поскольку все американцы произошли от безмолвных бесславных ничтожеств, я полагаю его творчество находит отклик в наших сердцах».

Надеюсь я была права, потому что она и полковник в это поверили. Я даже сама в это поверила. Я настолько увлеклась собственным красноречием, что, когда мы ехали обратно, начала задаваться вопросом не наткнулась ли я, объясняя любовь американцев к Грею, на ключ к разгадке страсти англичан к Диккенсу. Они, возможно, больше восхищаются Шекспиром, но любят Диккенса. Возможно, среднестатистический англичанин, не будучи ни королем, ни селянином, сравнивает себя не столько с королями и селянами Шекспира, сколько с представителями низшего и среднего класса, стремящимися к подъему по социальной лестнице, как у Диккенса. Даже П.Б. разделяет национальную страсть к Диккенсу, но он рассказал мне, что один из его прадедов был торговцем рыбой, и что когда он учился в Итоне, другие мальчики насмехались над ним, потому что его мать была «колонисткой», родившейся в Австралии.

В воскресенье вечером полковник устраивает для меня прощальный вечер. Он будет в аэропорту в понедельник, когда я улетаю.

ЧЕТВЕРГ, 22 ИЮЛЯ

Я чувствую себя виноватой из-за того, что заставила Эну рисовать меня снаружи, учитывая всем известный лондонский климат. Сегодня утром во второй раз прошёл дождь. Вчера, когда шёл дождь, она отвезла меня в Тауэр, но там были длинные очереди, чтобы попасть внутрь, а я до сих пор не могу долго стоять в очередях. Сегодня мы снова направились к Тауэру, но на полпути погода внезапно прояснилась и я заставила Эну вернуться на Рассел-сквер. Мы посетим Тауэр в воскресенье, мне нравится, что это будет последняя достопримечательность Лондона, которую я увижу.

Мой друг-контролер теперь совершенно увлекся портретом. Он торжественно сказал Эне:

«Когда-нибудь этот портрет будет стоить пол миллиона». Я сказала ей, что если так и будет, то я возьму половину.

Лео подъехал и нашел нас в шесть вечера. Я видела как Эна скрипела зубами, ей хотелось рисовать, пока есть свет. Она сказала ему, что мы будем на Рассел-сквер и он должен забрать нас к ужину, но рассчитывала, что Лео не найдет нас раньше семи; он, как и я, плохо ориентируется на местности. Однако он без труда нашел Рассел-сквер и это разозлило её. А милый, глупый Лео, боготворящий ее и не знавший, что совершил оплошность, пошел и совершил еще одну, даже большую: он стал позади нее, сцепив руки за спиной, и вдумчиво смотрел на портрет (Эна ненавидит наблюдающих, даже если наблюдающий - Лео), а затем сообщил мне, что «это будет прекрасный портрет». На этом сеанс закончился и мы поехали в «Панцерс»: я и Эна в универсале, Лео следовал за нами в своей машине. Он хотел пригласить меня на прощальный ужин в какое-нибудь роскошное место, но я сказала, что предпочитаю ужин в «Панцерс».

Мы допивали напитки и пытались найти день, когда я могла бы съездить в Чартуэлл*, старый дом Чёрчилля, который купили их друзья, когда услышала как кто-то сказал:

"Привет, Хелен".

(*Чартуэлл — загородный дом в графстве Кент. Более сорока лет был домом сэра Уинстона Чёрчилля. Он купил эту недвижимость в сентябре 1922 года и жил там до своей смерти в январе 1965 года. В 1930-х годах, когда Чёрчилль покинул политический пост, Чартуэлл стал центром его мира. Во время Второй мировой войны семья практически не использовалась домом, Чёрчилли вернулись туда после того как он проиграл выборы 1945 года. В октябре 1964 года он покинул дом в последний раз и умер в своем лондонском доме 24 января 1965 года).

Я подняла глаза и увидела идущую к нам женщину, с которой была поверхностно знакома на протяжении многих лет. У нее успешный магазин в Нью-Йорке и сама она очень модная. Она всегда ведет себя дружелюбно и приятно, когда мы встречаемся, но она никогда не считала меня достойной чего-то большего, чем мимолетное приветствие.

Я сказала ох-ради-всего-святого-Дороти и представила ее Лео и Эне. Лео пригласил ее присоединиться к нам на ужин, что она и сделала. Она объяснила, что приехала сюда за покупками и только приземлилась. Лео, у которого самые прекрасные манеры в мире, заказал для нее ужин, а затем вовлек в разговор, чтобы мы с Эной могли решить проблему с поездкой в Чартуэлл.

Проблема заключалась в том, что, поскольку я уезжаю в понедельник утром, у меня нет ни одного свободного дня, чтобы съездить с ними туда.

"Завтра", — сказала я Эне, — "Шила Доул отвезет меня в Хэтфилд, это единственный дворец, который я когда-либо хотела увидеть; а затем мы возвращаемся в Хайгейт на мой последний ужин с Норой. Суббота — мой последний день с Пэтом Бакли, он везет меня куда-то за город".

"Я хочу, чтобы Манны познакомились с Вами", — сказал Лео. — "Если они смогут принять нас в воскресенье, сможете тогда поехать с нами?". И он объяснил Дороти, что Чартуэлл купили Кристофер Манн и его жена Эйлин Джойс.

(*я нашла в интернете отсканированную старую австралийскую газету от 18 июня 1958-го года, в статье говорится об Эйлин Джойс и её муже, которые купили ферму Чартуэлл и прилегающую к ней ферму Бардогс, в то время как в самом поместье всё ещё проживал Уинстон Чёрчилл).

"Воскресенье — единственный день, который остался у нас для позирования", — сказала я. "Думаю Эна рассчитывает на него".

"Тебе нужен еще один день для позирования?" - спросил Лео и Эна кивнула, а он объяснил Дороти о портрете.

«Я не понимаю почему Вам нужно возвращаться домой в понедельник», — сказала Эна и вздохнула. И я вздохнула. И Лео вздохнул. А затем он повернулся к Дороти и спросил как долго она меня знает. Она сказала неопределенно: «Я не знаю. Восемь или десять лет".

"Скажите мне", — сказал Лео своим бодрым английским баритоном, — "мы знакомы с ней всего несколько недель. Почему нам так трудно с ней расстаться?».

Я повернулась к Дороти, готовая сказать что-нибудь шутливое, но так и не сказала. Она буквально с открытым ртом посмотрела на Лео. Она что-то пробормотала, а затем перевела взгляд на меня, все еще с открытым ртом и с тем же недоверчивым выражением лица. Глядя на нее, я увидела свою собственную внутреннюю реакцию, отразившуюся на лице Дороти, на то, что на целых пять недель я стала Герцогиней.

Мы вышли из «Панцерс» и Дороти поблагодарила Лео за ужин и отказалась, чтобы её подвезли до отеля, сказала, что он находится недалеко. Затем она повернулась ко мне и, изо всех сил стараясь чтобы это прозвучало легко и поддразнивающе, а не просто недоумённо, сказала:

"Полагаю нет смысла просить тебя вписать меня в твой плотный график?".

Я хотела сказать:

"Не волнуйся, Дороти. На следующей неделе бал закончится и Золушка вернется к кастрюлям, сковородкам и пишущей машинке в старых джинсах и поношенной футболке, как обычно».

Но вместо этого просто усмехнулась и сказала, что увидимся в Нью-Йорке.

ПЯТНИЦА, 23 ИЮЛЯ

Боже благослови Шилу, Хэтфилд-Хаус стал венцом всего этого. Это не самый старый и не самый красивый дворец, просто он Елизаветин. Она выросла там. Одно крыло её дворца все ещё стоит, мы увидели её столовые, а также столько её кухонь, сколько она сама никогда не видела.

Мы сидели на каменной скамейке в саду. Там было тихо и пустынно, как-будто вы вернулись на четыреста лет назад, вы могли представить себя там, в саду, вместе с ней, когда джентльмены Совета подъехали, спешились и преклонили колени, чтобы сказать ей, что отныне она - королева Англии.

Мы вернулись обратно в Хайгейт на ужин и Нора дала мне несколько фотографий «Маркс и Ко.», чтобы я взяла их домой, и одну фотографию Фрэнка. Она рассказала мне как приходила в ярость, когда он приносил домой одно из моих писем, чтобы прочитать семье.

Я ему говорила: «Что ты за муж, если приносишь домой письма другой женщины!».

"Если бы он не приносил их домой", — сказала я, — "тогда у Вас был бы повод для беспокойства".

Она посмотрела на меня и кивнула.

"Именно так говорил Фрэнк", — сказала она.

Ее сад почти отцвёл; она срезала для меня последние розы, что я забрала их домой.

СУББОТА, 24 ИЮЛЯ

Посетила с П.Б. и Элис Лосли-Хаус, особняк елизаветинской эпохи. Сама Элизабет когда-то была там гостем. Вернувшись домой, написала хозяину длинный список жалоб и критических замечаний.

Завтра вечером они втроем ужинают в пабе, где ужинал Сэм Пипс, и хотели, чтобы я пошла с ними. Я сказала, что постараюсь успеть до вечеринки полковника, хотя прекрасно знала, что не успею, просто я трусиха, я не знала как сказать П.Б. «до свидания» и «спасибо». Завтра позвоню ему и попрощаюсь по телефону.

После того как мы завезли Элис в «Коннот», он отвез меня к ювелиру за брошью. У неё крестообразная золотая основа с красно-белым гербом Сити и золотым девизом:

ДОМИНЕ ДИРИ НОС

(*Господи, направляй нас")

Верю, что Он продолжит направлять их.

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 25 ИЮЛЯ

Вчера вечером я собрала большую часть вещей, чтобы Эна могла начать пораньше на Рассел-сквер сегодня утром, и она рисовала до полудня, пока на нас снова не хлынул дождь.

Она провезла меня через Риджентс-парк, чтобы я могла в последний раз взглянуть на Полумесяц Нэша и все прекрасные улицы, а затем поехала в «Панцерс» на прощальный ланч, прежде чем мы направились в Тауэр.

Мы подъехали к Тауэру и обнаружили людей, стоящих в очереди по четыре человека в ряд и ожидающих, чтобы войти. Очередь растянулась на целый городской квартал вдоль ворот Тауэра и не двигалась. Тогда я поняла, что никогда не увижу Лондонский Тауэр изнутри. Я могла бы пойти туда так много раз. Но слишком затягивала с этим.

"Следующим летом", — весело сказала Эна, — "мы составим список всех мест, которые Вы не видели, и первым делом займемся Таэуром!". Утром она собирается отвезти меня в аэропорт.

ПОЗЖЕ

У полковника уютная квартира в Челси, и со всеми его друзьями было приятно и легко общаться: двумя мужчинами, несколькими привлекательными вдовами и застенчивой молодой пара из Швейцарии. Я не помню ни их имен, ни того, о чем мы говорили, я не могла сосредоточиться. Вечеринка закончилась рано, так как я уезжаю в аэропорт в 10 утра. Нора тоже была там. Она отвезла меня в отель, мы попрощались и пообещали писать друг другу.

Я пишу это в постели. С открытым чемоданом, стоящим на полу, с пустым верхом комода и задернутыми от дождя шторами, комната выглядит точно так же, как в тот вечер, когда я приехала.

ПОНЕДЕЛЬНИК, 26 ИЮЛЯ

После завтрака спустила вниз чемодан и оплатила счет. Позвонила П.Б., чтобы попрощаться, но никто не ответил.

Сходила в "Дойч" и подписала двадцать экземпляров книги для австралийских книготорговцев, которые должны были прибыть сюда завтра на съезд. Я не знаю их имен и до сих пор не могу заставить себя просто писать свое имя и больше ничего, это кажется мне недружелюбным. В каждом экземпляре написала «неизвестному книголюбу», иногда мне кажется, что я сумасшедшая.

Попрощалась с Кармен, мистером Таммером и всеми остальными людьми в «Дойч», кроме Андре, который еще не пришел. Затем пошла и попрощалась с Рассел-сквер. Мой друг-контролер еще не затупил на смену; я была там одна.

Вернулась в отель и снова попробовала дозвониться П.Б., но ответа по-прежнему не было. Решила написать ему как только вернусь домой, но я и так собиралась это сделать. Когда я вышла из телефонной будки, мистер Отто поклонился и торжественно сказал:

"Джаг-У-Ар мадам уже ждет".

Это была Эна в одолженном «Ягуаре», она сказала, что машину забрал Лео, а она не собирается везти меня в аэропорт в универсале, слишком шумном, чтобы разговаривать.

Она подарила мне кольцо с двумя маленькими жемчужинами, потому что однажды услышала как я сказала, что мне нравится жемчуг.

Полковник встретил нас в Хитроу. Он позаботился о моем чемодане, а затем величественно провел нас в VIP-зал, чтобы угостить шерри. За шерри он объявил, что после того как мой самолет улетит, он собирается устроить Эне VIP-тур по зданиям аэропорта.

Он и Эна провели меня до самолета. Полковник передал меня стюардессе и велел ей позаботиться обо мне, и они с Эной поцеловали меня на прощание. У меня было сидение у окна, я скользнула на него и выглянула в окно, ища их. Как только я увидела их и подняла руку, чтобы помахать, они отвернулись и исчезли в толпе.

Самолет поднялся – и вдруг все как-будто исчезло: и Блумсбери, и Риджентс-парк, и Рассел.

Трафальгарская площадь и Ратлендские ворота. Ничего из этого на самом деле не произошло, всё это не было реальным. Даже люди не были настоящими. Это все было выдумкой, все они были призраками.

Я сижу здесь, в самолете, пытаясь увидеть лица, пытаясь думать о Лондоне, но в голову вторгаются мысли о доме: меня ждет груда почты, ждут люди, ждёт работа.

В моей голове крутятся слова Просперо:

Окончен праздник. В этом представленье

Актерами, сказал я, были духи.

И в воздухе, и в воздухе прозрачном,

Свершив свой труд, растаяли они. -

Вот так, подобно призракам без плоти,

Когда-нибудь растают, словно дым...

Покойся с миром, Мэри Бэйли*.

(*Мэри Бэйли (1 декабря 1890 г. - 29 июля 1960 г.) - англо-ирландская летчица, была известна как одна из лучших летчиц своего времени, которая «лично управляла самолетом, летевшим из Англии до нижней оконечности Южной Африки и обратно». Во время Первой мировой войны Мэри добровольно работала авиационным механиком и служила в Великобритании и Франции в составе Королевского летного корпуса).

КОНЕЦ