В прошлом году (боже, а кажется что это было много лет назад), я посмотрела фильм "Прогулка под весенним дождём", с Ингрид Бергман и Энтони Куинном в главной роли. Фильм хороший, мне понравился, хоть и немного специфический. Это экранизация повести американской писательницы Рэйчел Мэддакс. К сожалению, биографию самой писательницы я не нашла, только дату рождения и смерти, хотя, после прочтения книги, было интересно почитать о ней.
В последние несколько недель я пыталась найти и прочитать книги, по которым были сняты понравившиеся мне фильмы. Их все можно найти у меня в блоге по тэгу "экранизации книг". Я искала лишь те, которые не были переведены на русский язык. К сожалению, найти в свободном доступе, то есть бесплатно, нужные мне книги оказалось сложной задачей, многие из них пока так и остаются для меня недоступными, но может когда-нибудь в будущем я всё же прочту их:) Пока же могу сказать, что меня невероятно разочаровала книга "Фуга во времени" Маргарет Румер Годден, по которой был снят фильм "Очарование". Я прочла больше половины и у меня уже просто мозг кипел от больных фантазий писательницы, которая размазывала слова, словно кашу по столу, при этом периодически уносясь куда-то в опийном тумане. Чуть подробнее я написала об этом в записи о фильме.
Потом я прочла две главы книги "Путь через лес" Найджела Балчина и мне не понравилась манера написания. Автор в каждом предложении пишет "а он сказал, а она сказала", ужасно раздражало, в общем. И, как всегда, куча ненужной информации, чтобы, видимо, растянуть историю. При этом экранизация прекрасная, фильм "Разная ложь" просто отличный.
Потом я добралась до книги "Ангел для Мэй" Мелвина Бёрджесса, после того как с удовольствием прочла и перевела книгу "Спокойной ночи, мистер Том". Экранизация книги "Ангел для Мэй" хорошая, но сама книга оказалась просто омерзительной. Автор так смаковал грязные подробности жизни на ферме, что меня чуть не стошнило. Не знаю почему некоторые любят описывать подобное.
Дальше была книга "До свидания, мистер Чипс" Джеймса Хилтона. Я прочла где-то четверть и тоже выкинула. Такое впечатление, что это было продолжение "Фуги во времени". Автора периодически заносило куда-то в дебри. В общем, скучно и не интересно. Зато старая экранизация нравится.
И, наконец, я пыталась читать книгу "Стелла Даллас" Олив Хиггинс Праути, потому что понравилась экранизация с Барбарой Стэнвик в главной роли. Увы, ещё одна писательница, которая любит на десяти страницах описывать какими были комнаты, какие в них висели картины, стояли диваны и лежали ковры.
Не смогла найти в свободном доступе книгу "Призрак и миссис Мьюр" и очень, очень хочу прочитать "Переулок", после того как посмотрела экранизацию с Шарлем Буайе.
В общем, пребывая в тоске из-за того, что книги мне попадались неинтересные, наткнулась я на повесть "Прогулка под весенним дождём" Рэйчел Мэддакс и всё, и я пропала:) Я просто не могла оторваться от этой книги и порвала на себе волосы, обнаружив что это повесть, а не роман. Если вы читали книгу "Мосты округа Мэдисон", то поймёте примерно атмосферу происходящего. Я когда-то искала похожие книги, но не нашла и тут такой подарок! Книга захватила с первой страницы и не отпускала до последней. Я бы сказала это крик души, история показывающая жизнь такой, какая она есть. Насколько все мы, на самом деле, одиноки. Насколько несправедлива жизнь. Какую боль может причинить любовь и страсть. Как сложно принимать важные решения, и какими бы они ни были, они всё равно причинят боль. О том как однообразна, пусть даже стабильна и надежна, семейная жизнь и как всем нам хочется, чтобы нас любили.
Это история Либби, 49-летней городской женщины, у которой есть муж, преподающий в университете, и взрослая дочь, которая уже замужем и имеет маленького сына. Роджер, муж Либби, берёт годовой отпуск, чтобы написать какую-то важную научную работу. Друзья пары предлагают им поселиться в их домике в деревне, а свой дом советуют сдать в аренду. Деревенский дом находится в реальной глуши, до ближайшего городка 100км, что конечно по американским меркам вообще не расстояние. Туда и отправляются Либби и Роджер. Друзья говорят, что если им что-нибудь понадобится, они могут обратиться к Уиллу, местному мастеру на все руки. С ним они знакомятся как только приезжают на место. Уилл тут же влюбляется в Либби и это, конечно, очень тяжёлая история любви.
По книге Уилл, который старше Либби, но не думаю что намного, очень привлекательный мужчина, высокий, статный, крепкий, с черными вьющимися волосами и чернющими глазами, с красивой фигурой, благодаря регулярному физическому труду. И тут я со слезами на глазах вспоминаю страшного Энтони Куинна, как они могли с нами так поступить и взять его на эту роль?)) Я не против Ингрид Бергман в главной роли, но Куинн... Она должны была быть такой хрупкой, маленькой на его фоне, но если вспомнить что у Бергман 175см, то Куинн, со своими 185см, уже не смотрелся большим мужиком)) Из этих 185см, думаю сантиметров 85 занимали зубы и очень длинное лицо. Я пока не придумала кто бы мог быть вместо него в 70-е, надо подумать...
В начале книги написано, что это полностью вымышленная история, однако я нашла достоверную информацию о том, что у подруги писательницы, женщины средних лет, у которой были уже не только дети, но и внуки, случилась подобная история. И подруга сделала такой же выбор как Либби.
на фото слева, рядом с Бергман, писательница Рэйчел Мэддакс
Повесть, опубликованная в 1966-м году, изначально имела другое название, не очень симпатичное - "Человеческое состояние", но потом оказалось, что книга с таким названием уже существует и муж писательницы предложил назвать повесть "Прогулка под весенним дождём", за что ему спасибо, потому что название красивое:)
Возможно повесть так бы и не стала особо известной, но её прочла Бергман, а затем продюсер и сценарист Стирлинг Силлифант, захотевшие экранизировать историю. К слову, издатель изначально не хотел печатать повесть, считая её слишком короткой. Но Мэддакс, согласившаяся расширить историю и добавить ещё одного персонажа, написав 4 главы отказалась от этой идеи.
Пожалуй я сделаю отдельную запись и переведу ту часть книги, в которой рассказывается о сьёмках фильма и немного о самой писательнице.
В общем, я рискнула и перевела повесть на русский. Это любительский перевод, поскольку мой английский очень далёк от совершенства. Надеюсь тем, кто не владеет английским это будет интересно, а остальные могут прочитать и на языке оригинала:)
Пролог
Вся история - это мысли миссис Роджер Мередит по дороге домой с рынка...
Либби Мередит была на рынке, покупала бараньи отбивные на ужин своему внуку, когда наступил один из тех кратковременных калифорнийских ливней. Мяснику нравилась миссис Мередит. Как и большинству людей. У неё были дружелюбные и приятные манеры.
Хорошая, дружная семья, в которой она выросла, стоматологический и медицинский уход, который они ей обеспечили, хорошее образование, двадцать пять лет брака с Роджером Мередитом, ныне профессором права в университете, красивая дочь Эллен, прекрасный внук Баки - все эти вещи повлияли на неё. Милая улыбка, острый ум, страсть к справедливости, хорошее настроение — всё это было очевидно и для мясника, и для любого другого, взглянувшего на неё, пока Либби ждала окончания ливня. Конечно, если бы вы знали её хорошо, то увидели бы морщины, появившиеся впервые после болезни Эллен. Когда ливень закончился, Либби вышла с рынка и направилась к дому Эллен, где они с Роджером временно поселились. Марк, муж Эллен, попросил их об этом, в основном из-за Баки, как предположила Либби, и это казалось лучшим решением на данный момент.
Либби стояла на бульваре и ждала пока сменится красный сигнал светофора, а когда загорелся зеленый, сошла с тротуара. Автомобиль, которым управлял пьяный, полусумасшедший мальчишка, промчался в паре сантиметром от неё, едва не сбив насмерть, и она инстинктивно отскочила на безопасное место. Через несколько кварталов она встретила Молли Девон, вдову друга и коллеги её мужа. Молли, держась за руку со своим молодым любовником, балансируя на слишком высоких каблуках и пытаясь держать осанку в слишком тесном платье, говорила совершенно бестактные вещи об Эллен и не осознавала, что Либби, отвечая правильно и автоматически, не расслышала ни слова из того, что она сказала.
Либби также не услышала сирену скорой помощи, пройдя ещё несколько кварталов, и не заметила, что в квартиру Эвансов въезжают новые жильцы.
Как получилось, что женщина пробиралась сквозь пьяных водителей, сирены скорой помощи, болтовню Молли Девон, совершенно не осознавая этого? Как случилось, что она пришла в дом, в котором умирала Эллен, с бараньими отбивными в руке и не помнила о только что проделанном пути? Она только помнила как вышла с рынка и вдохнула свежий воздух после ливня. Она помнила как увидела в луже отражение голубого неба и белых облаков, и как её охватила ужасная тоска.
Если бы вам нужно было положить её на музыку, сейчас, по дороге к дому Эллен (о чём она не помнит), почему бы не начать с какой-нибудь приятной мелодии. Она должна продемонстрировать музыкальные навыки и утонченность, двигаясь в быстром, здоровом темпе, возможно, со слабым намеком на сирены скорой помощи и визг тормозов пьяного мальчишки (который Либби услышала лишь смутно). Будет и вполне традиционная интерлюдия с Молли Девон.
Но, каким-то образом, в приятную мелодию начало проникать совершенно нелепое звучание фагота (правда, не было ли это больше похоже на виолончель?), которого поначалу почти не было слышно. И всё же, каким-то непонятным образом, оно преобладало, продолжалось и постепенно увеличивалось, пока не поглотило всё остальное. Так что, к тому времени когда Либби доберётся до подъездной дорожки дома Эллен (где, осуждающе, лежали всё ещё неубранные листья), фагот, или возможно он действительно больше напоминал виолончель, заглушит или поглотит все остальные звуки и станет настоящим звуком, человеческим голосом, отчаянным криком о помощи.
Если о прогулке она вообще ничего не помнила (а это её пугало), то точно помнила дождевую лужу с ясным голубым небом и отраженными в ней белыми облаками. Она помнила момент отчаяния.
Чем он был для неё, тот момент (фаготом, виолончелью, куском зазубренного стекла)? Где витала Либби, если не могла вспомнить где была?
Глава 1
Пока я ходила на рынок, чтобы купить бараньи отбивные внуку на ужин, наступил один из тех кратковременных калифорнийских ливней. Я подождала пока он закончится, а затем вышла на улицу, вдохнув приятный свежий воздух, какой бывает после дождя. На небе всё ещё были очень занятные облака и когда я увидела как они ярко отражаются в прозрачной тротуарной луже, меня вдруг охватила острая тоска, какая бывает, когда тебе двадцать лет. Почему люди думают, что в пятьдесят всё будет или должно быть иначе? В этом возрасте чувства остаются всё теми же.
Но нет, это не то же самое, потому что я не уронила бараньи отбивные в лужу, а в двадцать лет должна была бы сделать это. Я всё время хожу вот так, со свинцовой тяжестью на душе, тоскую по любви Уилла Уоркмена, и никто этого не замечает. Хотя я хорошо скрываю эту жуткую тоску, в наших нынешних обстоятельствах это даётся мне очень тяжело.
Полагаю мне следует поговорить об этом с Ольгой Маршалл, нашей семейной акушеркой. Она заботилась об Эллен, когда родился Баки. Но, в конце концов, как я смогу? Мы с Ольгой старые подруги. Мы вместе работали в стольких комитетах и привыкли ожидать друг от друга разумного поведения — как я смогу выставить себя перед ней такой дурой? Не то чтобы она будет смеяться, я не это имею в виду. Прежде всего, она врач, и хороший врач, и как пациент я знаю, что могу рассчитывать на её сочувствие, понимание и добрый совет, особенно теперь, когда она знает об Эллен. Нет, мне не нужно бояться того, что подумает обо мне Ольга. В конце концов, моё собственное унижение не сравнится ни с чем, поскольку в самые горькие минуты я прекрасно вижу во всём этом обычное и хорошо задокументированное проявление среднего возраста. Даже я считаю себя нелепой, упиваясь комплиментами как школьница, в последней отчаянной попытке доказать свою сексуальную привлекательность.
Возможно есть какие-то новые гормональные уколы или транквилизаторы, которые заставили бы всё это исчезнуть и прояснили мой разум во избежание очень пугающего будущего, которое ждет Роджера, Марка, Баки и меня. Но я не хочу, чтобы всё исчезло. Я не хочу, чтобы оно стало ничем. Я не хочу видеть это даже в перспективе. Я цепляюсь даже за эту ужасную тоску, за страстное желание, за воспоминания, которые она вызывает у меня, позволяя чувствовать, как бы нелепо это ни звучало, что я всё ещё жива.
Уилл никогда не казался мне нелепым, я всегда считала его красивым и трагически живым.
Ох, в начале я над ним смеялась, да. Деревенская речь горной местности Западной Вирджинии очень удивляет, если никогда её раньше не слышал. Подражание, которое можно услышать по телевидению и которое кажется преувеличенным, его комический эффект, просто бледнеет на фоне реального говора. Конечно, там никто не говорит «деревенский»; это скорее воспринимается как оскорбление. «И не называйте это деревенской музыкой", — сказала мне Мэри Эванс, когда они впервые заговорили о том, чтобы позволить нам пожить в их доме, на время годового отпуска Роджера, — "как это сделала я. Помните, они называют это кантри-музыкой».
Кантри-музыка. Подумать только, я, поклонница Бартока, когда мне удается уговорить кого-нибудь посидеть с Баки, иногда ускользаю на час или около того, как человек с тайным, постыдным пороком, чтобы найти эти ужасные маленькие кафе, в которых есть музыкальные автоматы. Я сижу, пью подогретый кофе, а иногда и пиво, и закидываю десятицентовики в неоновых чудовищ. Не то чтобы мелодии мне нравились. Они скучные и, по сути, имеют один мотив или скорее, как сказал Роджер, у них два мотива — грустный и быстрый. Тексты до смешного сентиментальны.
Но они навевают воспоминания. Они напоминают мне что-то об Уилле Уоркмане, потому что они ему нравились. Иногда я до сих пор нахожу «Далеко-далеко» в музыкальном автомате, а затем вспоминаю как Уилл сказал: «О, а теперь послушай вот эту. Она ужасно красивая и слова сложены как надо».
Почему у меня дома нет пластинок и я не проигрываю их на своем проигрывателе? Потому что дома я просто не смогла бы вынести смех моих домашних. Они бы подумали, что я сошла с ума, да и, как я уже сказала, они мне даже не нравятся. И потом, когда Эллен уже была в таком ужасном состоянии, подобные шумные звуки действовали бы всем на нервы.
Это случилось меньше года назад, когда Мэри Эванс сказала мне о музыке кантри. Кажется невозможным, чтобы за столь короткое время наша жизнь могла измениться настолько радикально, что теперь мы никогда не сможем вернуться во времена, когда вещи казались такими как прежде.
«Почему бы тебе не согласиться?» — сказал Эванс Роджеру. «Вы можете сдать свой дом в аренду на год и ничего на платить за наш. Дом просто пустует. Я всегда надеюсь, что когда-нибудь вернусь туда. Земля там недостаточно хороша для прибыльного ведения сельского хозяйства. Никто вас не побеспокоит. Место уединённое, но если понадобится, всего в семидесяти милях от него есть действительно хорошая библиотека». (*примерно 112км)
«О, нет», сказал Роджер. «Больше меня в эту ловушку не поймаешь. Однажды, когда я учился в колледже, я поехал в летний домик друга поработать над курсовой работой. В итоге, входная дверь отвалилась, сантехника сломалась, и ещё там кишели термиты. Я никогда за всю свою жизнь так много не работал, а с курсовой совершенно не продвинулся».
«Да, конечно», сказал Эванс. «Вещи ломаются. Тебе понадобится умелый человек. Уилл Уоркман без труда найдет его для тебя. Боже мой, парень, да ты просто не понимаешь. Там другой мир. Вы можете нанять кого-нибудь, чтобы он выпалывал сорняки вокруг дома и рубил дрова за два доллара в день, а сам Уилл Уоркман может починить что угодно. Он единственный, кому я абсолютно доверяю. Но держись подальше от его самогона».
«Он делает самогон?» - спросил Роджер.
«Нет, не делает», — сказал Эванс. «Просто пьет, всё время понемногу. Хотя, никогда не напивается. Но вкус у этого напитка, конечно. Я думаю, они добавляют в него бензин».
«Понимаете, это засушливый край», — сказала Мэри. «Нужно пересечь границу штата, чтобы достать что-нибудь выпить».
Роджер должен был получать половину годовой зарплаты, и когда нам поступило действительно выгодное предложение на аренду нашего меблированного дома, эта идея стала казаться ему не такой уж плохой. Конечно, Эллен тогда была абсолютно здорова; мы не подозревали, что что-то не так. Да, Роджеру идея стала казаться всё лучше и лучше, но, как сказала Мэри: «Роджеру там будет хорошо, но Либби, что ты будешь делать там целый год? Там нет ничего. Ничего, кроме неистовой, закостенелой религиозности, которая пронизывает всё вокруг».
О, как бы мне хотелось, чтобы Мэри Эванс была сейчас там и я получала от неё письма с упоминанием Уилла. Но Эванс получил стипендию, о которой давно мечтал, и они проведут год в Италии. Хотя, видит Бог, если бы Мэри была там, с её чувством такта, она, вероятно, никогда бы не упомянула Уилла, опасаясь вызвать неприятные воспоминания вдобавок ко всему, что у нас сейчас происходило.
«И береги Уилла Уоркмана», — сказала она в шутку, когда мы собирались уходить. «Среди женщин у него репутация дьявола».
«Они это называют "ухаживанием"», - сказал Эванс.
«Как бы там ни было, он хорошо сложенный, сексуально привлекательный мужчина», — сказала Мэри. «Я почти повелась на него сама».
«Мэри курица», — сказал Эванс. «Она боится его строптивой жены».
«Скорее всего да», — сказала Мэри. «Самая подлая женщина, которую я когда-либо встречала. Но зато как готовит».
«О, да», — сказал Эванс. — "Воздушный хлеб, какого вы нигде раньше не пробовали. И пироги".
«Ничуть не лучше твоих», — сказала Мэри.
Однако они были лучше. Никогда и нигде я не пробовала такой выпечки. В тот первый вечер был пирог с дикой ежевикой. Мы приехали в снежную бурю и остановились на ферме Уоркманов, чтобы спросить дорогу. Уилл настоял, чтобы мы подождали у него дома, пока он не затопит в доме Эвансов. Было очень холодно, но Уилл вышел в рубашке с подкатанными рукавами. Он никогда не носил пальто, в любую погоду. И шляпу тоже.
И да, тотчас же, в эти первые мгновения, случился возмутительный, явный, старомодный флирт, который меня, уставшую от долгой дороги, голодную и полузамерзшую, вывел из оцепенения и я с трудом смогла отвести взгляд от пронзительных черных глаз. Какие это были живые глаза. Помню мне очень хотелось захихикать, когда он подмигнул мне, и я подумала, что едва ли его поведение могло быть более очевидным, как-будто на его веках поочередно мигали неоновые вывески с надписью: "Доступный, доступный". Помню я написала об этом Мэри, сказав, что в моём возрасте настолько редко случается флирт, что я почти не возражаю против того, чтобы он случался вот так, автоматически, и даже наливала бы его себе из автомата-дозатора, если бы такой существовал. Жаль, что не существует такой штуки, чего-то похожего на автомат по выдаче сигарет, где за десять центов можно было бы на несколько минут почувствовать себя желанной, красивой и очень волнующей. Именно такой я себя и почувствовала, хотя внутри смеялась над происходящим, и помню испытанный мною шок, когда в тот вечер стоя перед зеркалом в спальне увидела какой полной развалиной я на самом деле выгляжу. А потом я увидела лицо Уилла склонённое над моим, с такой удивительной белой прядью в его чёрных вьющихся волосах.
«Я подумал, что спать вы будете здесь", — сказал он, — "поэтому разжег огонь из смолянистых поленьев». Он подошел к печи и поднял крышку. Огонь уже ревел и тепло проникло в комнату. Он закрыл крышку и отрегулировал тягу. «От этих дров исходит сладкий запах», - сказал он. Действительно, так и есть. Я всё ещё чувствую этот запах.
Как холодно было той зимой. (Что я имею в виду под той зимой? Это была только прошлая зима). Снег шёл почти непрерывно и в магазине на перекрёстке почти ни о чём другом не говорили. У некоторых фермеров животные замёрзли насмерть. Были дни, когда мы не могли добраться даже до перекрестка без джипа Уилла, потому что на нашей машине не было цепей.
И всегда, когда мы приходили за дровами, их было так много, что приходилось тянуться за ними. Электрический насос заурчал, стиральная машина наконец заработала, а когда автомобиль не заводился, Уилл Уоркман всегда был рядом, со своим удивительным талантом чинить любой механизм. А тот умелый человек, которого мы просили его найти, так и не материализовался.
«Мы совершенно безнадёжно зависим от Вас», — сказал ему Роджер. «Мы не намеревались просить Вас обо всём этом».
«Роджер», — сказал он (я так и не привыкла к обращению по имени, что было принято в тех краях. Я была «миссис Роджер»), «я сделал бы что угодно для кого угодно, если бы только мне позволили».
Сколько раз я слышала как он это говорил. Но в тот, первый, раз это показалось странным и Роджеру, и мне, поскольку Уилл был весьма успешным человеком и половина сельской местности зависела от него, в плане поддержания работоспособности сельскохозяйственной техники. Почему ему нужно было искать одобрения? В каком-то смысле это было похоже на его флирт, который был бы понятен, если бы флиртовал уродливый или старый, толстый мужчина, любой, кто боялся бы показаться смешным. Но это был один из самых красивых мужчин, которых я когда-либо видела, и надменное поведение подошло бы ему больше. Однако за флиртом и смешками я заметила проблески неприкрытой жажды даже самого простого жеста одобрения.
«Кроме того, — сказал Уилл, — в такую погоду никого не наймёшь на работу. Я же не занят. Сейчас все не заняты. Придёт весна и за мной выстроиться очередь, чтобы наладить работу техники, но прямо сейчас я с таким же успехом мог бы заняться и вашими делами".
«Ну, тогда скажите нам, сколько мы Вам должны", — сказал Роджер, — "за ремонт и прочее".
«Я купил запчасть для этой стиральной машины», — сказал он. "Два доллара."
Позже, после того как Роджер вернулся к своей работе (мы оборудовали для него довольно приятное рабочее место в столовой, а обедали на кухне), я снова выразила протест по поводу того, что мы не платим Уиллу зарплату. Мы пили кофе за кухонным столом.
«Нет», сказал он. «Я счастлив просто сидеть здесь и пить с Вами кофе. Я счастлив, когда вижу как утром в вашем доме загорается свет. Я стою там на холме, в темноте, и жду этого».
Это было странное чувство, просыпаться в темноте, задолго до привычного времени, и знать, что он стоит там, на холме. Когда снег был очень глубоким, он иногда ездил верхом. Я тихо вставала, чтобы не побеспокоить Роджера, и шла умываться и одеваться на холодном воздухе. Затем я включала свет на кухне и разводила огонь. Вскоре в холодной тишине я слышала свист Уилла. У него был красивый чистый свист, и он насвистывал деревенские мелодии, когда гулял или работал. Я думаю, что большую часть времени он даже не осознавал этого.
К тому времени как кофе был готов, он уже подходил к двери и говорил: «Ууух, ну и холод снаружи». Он подходил и садился на корточки у печи, нежась в тепле. Он мог спокойно сидеть на корточках бесконечное количество времени и поворачиваться лишь на пятке одной ноги, нежась в тепле огня как красивое животное. Не знаю когда он спал, потому что он часто упоминал, что бодрствует по ночам и всегда встаёт в четыре. Однако, он никогда не выглядел уставшим, его осанка всегда была прямой, а движения — движениями танцора. И, как сказал Роджер, ему нужно было обладать необыкновенным телосложением, чтобы выдерживать постоянное употребление самогона, год за годом, ни разу не выглядя пьяным.
Хотя, иногда на его лице было выражение отстраненности, и если я задавала вопросы, он вздыхал и качал головой. «Ох, — говорил он тогда, — иногда я просто превосхожу сам себя». И тогда выяснялось что сделала его Жена. Перечень подлостей был бесконечен: ценные, хрупкие инструменты бессмысленно уничтожены, самогон обнаружен в тайнике и вылит на землю, двери запертые на крючки и засовы прямо у него перед лицом, искушая его выбить их голыми руками, что он легко мог бы сделать.
Его руки. Боже мой, его руки. Они были в такой идеальной пропорции, что прошли недели, прежде чем я заметила, что они вдвое больше всех рук, которые я когда-либо видела. Так было и со всем его телом, всё имело такие пропорции, что невозможно было заметить огромные размеры человека — ширину в плечах, например, — пока не сравнишь их с чем-нибудь другим.
«Я не могу понять, — рассказывал он, — я говорил, и говорил ей, что буду любить её, если она просто позволит мне. Ох, как же я могу любить женщину! Никто не может любить сильнее, чем я. Я мог бы полюбить женщину так, что у дома просто слетела бы крыша, от счастья внутри него. Почему женщина не хочет, чтобы её любили, Вы можете мне сказать?».
«О, нет», — сказала я. «Ей может быть трудно. Я полагаю, возможно она таит в себе какие-то обиды?».
«Она говорит, что хочет просто уйти куда-нибудь, где нет никого из тех, кого она когда-либо знала и я сказал ей: «Правильно. Там тебе и место. Где нет никого и ничего живого».
«Я думаю Вы бы и сами могли уйти, если бы всё было так плохо», - сказала я.
«Я и уходил», — ответил он. «Я работал в Детройте. Я был в армии. Мне нравится исчезать отсюда. Но в Детройте я почти не видел неба и мне приходилось спрашивать кого-нибудь, какого-нибудь незнакомца, как пройти к своему жилью. Однажды осенью я думал об охоте на белок в лесу и о том как гуляю по листьям. Мне захотелось уничтожить окружающий меня асфальт. Я люблю немного сходить с ума. Работать весь день и ни разу не увидеть ни одного знакомого лица. Не услышать как тебя называют по имени. Я родился здесь. Мой папа родился здесь. Папа тоже всегда возвращался. Говорил, что никогда не мог утолить жажду всё то время, пока был не дома. Если вы всю жизнь пили воду из источника, та, другая вода, с химикатами которые в неё добавляют… она никогда не будет иметь для вас вкус воды».
По мере того как истерики и угрозы Жены усиливались, желание Уилла "отступить" становилось всё сильнее. По его словам, его уже тошнило от этих ссор. Жена постоянно угрожала уйти. «Но на этот раз», сказал Уилл, «я хочу положить этому конец. Я хочу чтобы это закончилось. Она уходила так много раз и всегда возвращалась. Я не могу и дальше проходить через это снова и снова. Мальчик уже вырос. В этом нет необходимости».
«Это ужасно грустно», — сказала я.
«Поговорим о грусти?» сказал он. "Я бы не назвал это грустным. Всё что я знаю, это то, что за тридцать два года она ни разу не встретила меня у двери, когда я возвращался домой, и ни разу не обняла меня, пока я сам не обнимал её".
Ужасная мрачность этого угнетала меня. Хотя, исходя из того что я знала, у неё были веские причины для ненависти и, возможно, когда-то давно она сама совершила какой-то ужасный поступок, но почему она не могла положить всему этому конец?
«Она не хочет меня, — сказал он, — и она не хочет, чтобы у меня был кто-то другой, вот и вся история. И всё же я любил её. Я любил эту женщину. Мы были вместе с детства. И я работал. Всю свою жизнь я много работал. Я работал во время Великой депрессии за сорок центов в день. Я никогда не состоял в УПС. Я работал всегда. Я работал на сталелитейных заводах, я работал повсюду. Везде, кроме рудников. Я никогда не работал ни в одной яме под землёй. Я мог работать круглые сутки и всё ещё иметь силы, чтобы продолжать. Она помогла мне отложить деньги. Это факт. Но затем, примерно четыре года назад, после того как она вернулась в последний раз и это снова ничего не изменило, мне стало трудно откладывать деньги. Всё равно все свои сбережения я отдаю Мальчику.
«Если бы я могла чем-нибудь помочь» - сказала я.
«Вы можете», — сказал он. «Вы можете надеть то старое зелёное платье с круглым вырезом, которое было на Вас в тот первый вечер, и вылезти из этих старых штанов».
Почему же я не сделала этого тогда? Почему не надела зелёное платье, если оно доставило бы ему удовольствие? Ну, я попыталась. Я была так тронута тем, что он вспомнил что было надето на мне. Он видел мой наряд всего раз, не долго, в ночь нашего приезда, и прошло больше лет чем я могу вспомнить, с тех пор как кто-нибудь из мужчин замечал что я ношу. Не то чтобы я одевалась неряшливо или безвкусно. Но я и не Лоллобриджида. Честно говоря, я никогда не слышала, чтобы мне вслед свистели на улицах, даже в юности. Мэри Эванс и Эллен всегда замечают, когда у меня появляется что-то новое, вот и всё. Итак, я достала зелёное платье и примерила его, и Роджер нашёл меня на кровати в истерике.
«Что в этом смешного?» спросил он.
«Я забыла о длинном нижнем белье», — ответила я. «Мне надоели синие джинсы и я подумала, что надену платье, но забыла о нижнем белье». В первые несколько дней мы с Роджером чуть не замёрзли насмерть и одной из наших первых покупок в универсальном магазине на перекрестке было длинное нижнее белье для нас обоих. С тех пор я носила синие джинсы или брюки, и туфли на плоской, толстой подошве. Зелёное платье показало какие огромные перемены произошли в нашей жизни. Без высоких каблуков оно выглядело смешно и, в любом случае, крайне непрактично.
«Я думаю ты немножко сходишь с ума», - сказал Роджер. «Ты слишком долго пробыла здесь взаперти. Мне скоро придется поехать в город, чтобы провести целый день в библиотеке. Почему бы тебе не поехать со мной?».
Но мне был нужен не город. Мне больше нужна была деревня. Как сказала Мэри Эванс, что я буду здесь делать? Мне хотелось не упустить этот чудесный и, возможно, единственный шанс, который нам когда-либо представится, пожить в деревне. Я хотела завести огород и животных. Я не хотела ни собаку, ни кошку; я хотела животных, которых нельзя иметь в городе. Казалось досадным находиться на ферме и не иметь поблизости никаких животных. Но что я могла сделать, имея в запасе всего лишь год? Я поговорила об этом с Уиллом.
«Время не имеет значения», - сказал он. «Вы всегда можете продать их, когда уедете. Сейчас скот будет стоить дорого. У вас нет корма и его придется покупать. Свиньи - это хорошо. У Вас достаточно времени, чтобы вырастить маленьких свинок для продажи или просто для еды. И Вам нужно будет купить только кукурузу».
«Но я не люблю свиней», — сказала я. «Знаете, мне всегда хотелось завести пару коз. Маленьких».
«Молочных коз?».
«Думаю да. Я вообще ничего о них не знаю». Все мои познания были из книжки "Хайди", которую я читала Эллен, когда она была маленькой, и которую моя мама читала мне.
«Недалеко отсюда живёт человек, у которого есть дойные козы», — сказал Уилл. «Я отвезу Вас и Роджера туда, и мы посмотрим на них. Козам здесь будет хорошо. Вам не придется покупать много корма. За исключением того, что придётся держать их в загоне или починить заборы. У Эванса здесь мало что растет, кроме нескольких прекрасных фруктовых деревьев. Ваши козы уничтожат их в мгновение ока.
Ах, мои прелестные малыши, где вы сейчас? Оставил ли вас Уилл?
"Когда мы сможем отправиться к нему?" - спросила я.
«В любое время», — ответил он. «Сначала я узнаю есть ли у него сейчас что-нибудь. Но почему Вы всё ещё в этих старых штанах? Я думал сегодня Вы наденете платье».
«О, чёрт», сказала я. «Я достала его, примерила и… и не смогла надеть».
"Почему?".
«Ну, здесь оно непрактично. Всё вокруг такое ухабистое. Если бы я вышла на улицу в любой обуви, кроме этой, я бы подвернула лодыжку и упала плашмя, лицом вниз. И, кроме того, я постеснялась».
«Но я хочу увидеть Вас в платье», — сказал он.
«Ну, в этом всё и дело. Если бы я надела платье, Вы слишком много выиграли бы от этого. Я старалась бы доставить Вам удовольствие. Ох, ради Бога, я чувствовала себя жеманной старой дурой, стоя перед зеркалом и примеряя платье только потому, что впервые за многие годы мужчина заметил что на мне надето. Слушайте, мне сорок девять лет. У меня уже есть внук».
«Девочка, — сказал он, — не говори так о себе. В тебе осталось много женственности. Просто очень много».
«Да», — сказала я. «Так и есть. Но я женщина, а не, надеюсь, девочка-подросток».
Он тихо подошёл и взял меня за плечи. "Чем ты так сильно расстроена?" спросил он. «Почему бы тебе просто не расслабиться? Не из-за чего так злиться, просто надень как-нибудь платье. У тебя прекрасная фигура».
Я отошла от него и попыталась сдержать поднимающийся во мне смех, потому что вдруг вспомнила старую карикатуру: Милый человек, Вы не должны со мной так разговаривать: я - вице-президент Лиги женщин-избирательниц, которую Мэри Эванс дала мне, когда я была избрана вице-президентом нашей Лиги.
«Ну, правда в том, — сказала я, — что проблема в этом длинном нижнем белье, если хотите знать. Здесь чертовски холодно и мне нужно нижнее бельё. А я не могу носить платье с длинным нижним бельём».
"Ну, тогда весной", — сказал он. «Ты наденешь платье, когда наступит весна?».
«Хорошо. Когда придёт весна. Но наступит ли она когда-нибудь?».
«Теперь у меня есть ещё одна причина ждать её», - сказал он. «Я уже схожу с ума от желания, чтобы весна поскорее наступила. Я не помню, чтобы зима держалась так долго».
Я сама безумно любила весну, главным образом из-за жуткой жажды поесть свежих овощей. "Разве в магазине на перекрестке никогда не бывает никаких других овощей, кроме капусты?" спросила я Уилла.
«Ну, прямо сейчас у ручья есть кресс-салат», — сказал он. Он произнёс это слово как «руйчья», как все там говорили. Никто никогда не говорил «ручеёк» или «родник», а термин "речка" был зарезервирован для обозначения более крупных ручьёв. «Тебе нравится кресс-салат?».
У меня даже сейчас перехватывает дыхание, вспоминая эту сцену — деревья, все голые и серые, сосульки, свисающие с огромных камней над ручьём, и сам ручей, синий на фоне глубокого снега, покрывавшего всё вокруг. Было тяжело идти, пробираться по снегу, и во многих местах оба берега ручья настолько заросли корнями деревьев, что нам приходилось заходить в сам ручей и перепрыгивать с камня на камень. Рука Уилла всегда была протянута ко мне, пока я делала неуверенные шаги, а затем, когда мы внезапно свернули в сторону, в этой чистой белизне появилось пятно ярко-зелёного кресс-салата, похожего на изумруд на белой скатерти. Столько кресс-салата, сколько я, наверно, купила за всю свою жизнь, я никогда раньше не видела как он растёт и меня охватило волнение, так что на некоторое время, вытащив его из ледяной воды, я забыла как мне ужасно холодно. Я рассмеялась от удовольствия и посмотрела на Уилла. Его щёки были очень румяными и он улыбался. «Это всего лишь кучка», — сказал он. «Кучка кресс-салата».
Мы наполнили мою корзину и пошли обратно домой. После того как я дважды поскользнулась, Уилл поставил корзину на берег. «Я вернусь за этим позже», - сказал он. Потом подхватил меня на руки и понес, уверенно ступая по ледяным камням. Где-то внутри себя я услышала тоненький голосок протестующего вице-президента Лиги, но положила голову Уиллу на грудь и закрыла глаза. Меня вдруг охватило сладкое блаженство от того, что меня несли как ребёнка. В конце концов я вешу 56 килограмм и подобное случается со мной не часто. Его грудь была чудесно теплой для моей замерзшей щеки. Затем я почувствовал как бешено колотится его сердце.
«Я тяжёлая», — сказала я.
«О, я мог бы продолжать так часами», — сказал он, сжал меня в своих объятиях и прижал ближе к себе.
Ведь это было тогда? Был ли это день кресс-салата, когда я попала в сети этого бесконечного ожидания? Нет, я думаю, что нет. Ещё нет. Это случилось позже, после того как у меня появились козы.
Глава 2
Поговорим о красоте? «У красоты нет имени», — подумала я, когда мы выбрали из стада двоих. О, мои дорогие, у меня никогда не возникало сомнений; вы были самыми красивыми. "Так вот, их мать наполовину тоггенбургской, наполовину англо-нубийской породы, — сказал старик (тот, у которого были козы), — но самец - он чистый нубиец".
Ни Роджер, ни я не знали, что у них глаза с горизонтальными зрачками, которые придавали им вид совершенно необычных существ. «Но здесь очень приятно пахнет», — сказал Роджер. «Я всегда думал, что козы очень вонючие существа».
"О, нет", — сказал Уилл. «Только козлы. Только они воняют. Козы такие милые. Взгляните туда». Он указал на дальний холм, где среди уединённого великолепия, в загоне стоял чёрный нубийский самец. «Это всё, что ему нужно делать, Роджер. Просто стоять там, пока он не понадобится». И они оба рассмеялись.
«Как скоро их отлучат от молока матери?» — невинно спросила я.
«Отлучат?» - сказал старик. «Просто забирайте их. Они начнут есть, когда проголодаются. Мне нужно молоко. Я думал вы появитесь здесь раньше». Это была суровая земля с жестокими обычаями, и не только по отношению к животным. Как вы были напуганы, мои красавицы, и я не меньше, услышав ваши крики, так похожие на плач человеческого младенца. Уилл завязал им вокруг шеи куски веревки («не верёвки», — сказал он. «Это водоросли») и держал их на руках на заднем сиденье, пока Роджер вёл машину. «С ними всё будет в порядке», — сказал он.
И с ними действительно всё было в порядке. Испуганные и обезумевшие, они прыгали в стойле для телят, в сарае, а я тихо сидела в углу, на старом табурете для дойки, наблюдая как Уилл делает для них крошечный домик из картонной коробки. Его красивый нож, которым он вырезал отверстие с одной стороны коробки. Каким он был тонким и изящным.
Теперь я сама ношу нож, он мне очень нравится, просто из-за ощущений и воспоминаний, которые он вызывает. Я вижу острое как бритва лезвие в его красивой огромной руке. Я вижу как он срезает с дерева цветущие ветки багряника. Я вижу как он сидит на корточках в саду и неторопливо счищает землю с первой редиски, чтобы я тут же могла съесть её. Сейчас, когда Роджер приходит ко мне за ножницами, чтобы разрезать верёвку на упаковках со своими книгами, я раздражённо думаю: «Почему у него нет ножа?».
«Ну вот», — сказал Уилл, очень тихо войдя в стойло и поставив картонный домик в один из углов. «Мы положим туда сена и они там согреют друг друга». Они залезли в коробку, прочь от ужасных, странных людей, и наконец их бешеные скачки прекратились. Уилл присел на корточки рядом со мной, и мы молча сидели и ждали. Когда две красивые головки, чем-то похожие на игрушечных верблюдов, несмотря на длинные уши, высунулись из крохотной дверцы и уставились на нас без страха, мы взглянули друг на друга и улыбнулись.
На обратном пути к дому он сказал: «К тому времени как они затопчут коробку, внутри стойла уже станет достаточно тепло и она им не понадобится. Не беспокойтесь о них так. Сегодня вечером или завтра они съедят часть сена и у них есть вода. С ними всё будет в порядке".
Но я беспокоилась. Ночью я проснулась и подумала, что теперь это кажется таким чудесным, что европейские крестьяне держали своих животных в доме или рядом с ним. Как бы мне хотелось протянуть руку и потрогать козочек, чтобы проверить тепло ли им, даже несмотря на то, что, как рассказал Уилл, он видел детенышей-близнецов, брошенных в снегу, которые остались живы. В первую ночь я осталась в доме, но на утро оказалось, что вода у них замёрзла, а на следующую ночь снова пошёл снег. Я тепло оделась и вышла на завывающий ледяной ветер, пока я пробиралась к сараю, моя рука замерзла и онемела держа фонарик. Ветер заглушил мой приход и я услышала насвистывание Уилла и поняла, что он был с козами. Я остановилась у двери, чтобы вытереть нос, затем закурила сигарету и прошла через сарай в дальний угол, где находились козы. Я перегнулась через внутреннюю перегородку стойла и увидела его там, сидящего на табурете для дойки, рядом с малышами в картонной коробке, которые были в целости и сохранности. Он посмотрел на меня. «Милая, — сказал он, — никогда не кури в сарае».
На следующий день козы ели кукурузу прямо у меня из рук. Уилл показал мне как очистить початок кукурузы и я села на табурет для дойки, держа кукурузные зерна в ладони, а козочки робко подходили к ней, их мягкие губы изучали и всасывали кукурузу, как крошечные пылесосы. Менее робкие жадно тянулись, пока не прижались ко мне вплотную, нетерпеливые в своём желании получить еду.
«Теперь ты получила их», сказал Уилл. «Теперь они будут твоими». На следующий день я уже могла протянуть руку и коснуться их шелковистых головок, пока они ели кукурузу из другой моей руки. Постепенно они становились более ручными и я могла брать их по одной, держать на коленях и гладить. Как они были похожи на маленьких оленей, с их крошечными копытцами, хрупкими ножками и сладким древесным запахом шерсти. Внутренняя часть их длинных ушек была гладкой и шелковистой.
Дни становились теплее и меня охватывало огромное счастье, когда я сидела с козами и смотрела как они прыгают на крышу своего домика или бегут пританцовывая ко мне за кукурузой. Я гладила их прекрасные тёплые головки, пока они прислонялись к моим бедрам, и так проходили часы. Время остановилось. Полагаю я не была так счастлива с тех пор как Эллен была младенцем. Часто, пока я сидела вот так, Уилл тихонько заходил в стойло, чтобы проверить всё ли в порядке или просто сидел у открытой входной двери сарая. Иногда в его глазах появлялся странный голодный взгляд.
«Ты такая нежная с ними», — сказал он.
«О, они прекрасны», — ответила я. «Я не могу вспомнить, когда что-то приносило мне такое удовольствие». И в порыве любви я притянула к себе коричневую козочку и поцеловала её.
«Полагаю у тебя есть для этого слово», — сказал он.
"Для чего?".
«Для твоей любви к ним», — сказал он. «Для этой ласковости».
«О, нежность, я полагаю», — ответила я, чувствуя как мои глаза внезапно загораются от того наплыва чувств, который был присущ мне, я могла бы даже обрушивать свои чувства на незнакомцев, если бы была уверена, что они не вызовут полицию или не оттолкнут меня в испуге. За последние годы эти чувства во мне сильно возросли, они стали похожи на ужасный поток. На вокзалах, мне кажется, я чувствую его сильнее всего. Люди там выглядят такими уставшими, иногда такими потерянными. Ох, разве это не печально, что в нашем мире стало так трудно дарить чувства? Видит Бог, людям нужно это. По выражению лиц молодых людей, мне кажется, часто можно понять как сильно они хотят этого. Но, увы, все они хотят этого от Мэрилин Монро.
«Это идеальное слово », сказал Уилл.
Маленькая коричневая козочка вырвалась из-под моей руки, поглаживающей её, и внезапно поскакала прочь, чтобы присоединиться к серой. Я взглянула на Уилла и заметила на его лице выражение усталости, что случалось очень редко. «Нежность», — сказал он. «Это то, чего мне всегда так не хватало».
Вот тогда-то я и погрузилась в те странные, сладкие дни томления, которые позволили мне понять как некоторым людям удаётся, переступив грань, сбежать от реальности. Я как-будто тоже, как земля, спокойно лежала, ожидая прихода весны. От тающего снега река наливалась до тех пор, пока вода не запенилась над пешеходным мостом и её звук не стал слышен в доме. Что я тогда делала? Я не помню. Я была счастлива. Я наблюдала за тем как растут козы. Шли дни. Когда Роджер снова поехал в город, я с удивлением заметила, что библиотечные книги, которые он привёз для меня в прошлый раз, остались нетронутыми. Я, которая всегда жила с книгой в руке, я, готовая читать всё, даже обёртку от зубной пасты и каждое слово на этикетке чистящего порошка, пока стою у раковины, даже не открыла ни одну из этих книг. Затем пришло письмо от Эллен, ох, Эллен, Эллен, которая беспокоилась, что я не писала уже три недели.
Я была в шоке от самой себя и сразу же поехала в магазин на перекрестке, где был телефон, чтобы позвонить Эллен. Как же ты смеялась, дорогая Эллен. Но я так и не смогла заставить себя поехать с Роджером в город.
«Не нужно сильно привязываться ко мне», — сказал он. «Помни, что нам придётся вернуться к прежней жизни, когда пройдёт год».
Я планировала устроить себе хорошую встряску, просмотреть недавнюю почту и ответить на письма. Я знаю, что даже вытащила их все. Я разложила их на кухонном столе, приготовив блокнот для письма, а затем, выглянув в окно, увидела вдалеке на холме оттенок зелёного. Он был настолько бледным, что исчез, пока я смотрела на него. И всё же, когда я отвернулась, а затем опять посмотрела в окно, он на мгновение показался там снова. Я увидела Уилла, идущего через двор, и пошла открыть ему дверь. Он вошёл в кухню и, как всегда, проверил огонь в печи. Затем сел на стул напротив меня и вздохнул.
«Что ж, Жена ушла от меня», - сказал он. «Уехала в Кентукки к своей сестре. Говорит что не вернётся. Надеюсь на этот раз это правда. Меня тошнит от этих постоянных споров».
«Мне жаль, — сказала я, — что всё так сложилось».
«Да, она ушла», - сказал он. «Я не могу понять. Зачем нужно было делать то, что она сделала? Она убрала всё с буфета, в столовой стоит большой буфет, как вот этот, у стены. Ну, обычно она держит там посуду и фотографии Мальчика, и чайник принадлежавший моей матери, и другие подобные вещи. Она всё это убрала, так что там теперь пусто, и выставила фотографию покойного ребенка. Зачем? Мне было так больно войдя увидеть это».
«Боже мой, — сказала я, — ужасно грустно терять ребёнка. Это случилось недавно?».
«Нет», сказал он. «Маленький мальчик умер двенадцать лет назад. Мы отвезли его в Чикаго. Он прожил год. Сначала с ним всё было в порядке, а потом, ну, Жена подумала что он слепой. Местный доктор посоветовал нам поехать в Чикаго и там нам сказали, что у его маленького мозга нет оболочки. Доктор сказал мне: "Ну, я Вам так скажу. Здесь у Вас есть поле, на котором ничего не вырастет, а вон там есть хорошее поле, на котором растет всё. Что Вам нужно сделать, так это продолжить обрабатывать то хорошее поле, а другое просто оставить».
"Возможно это было милосердно с его стороны", — сказала я. "Вам так не кажется?". Милосердно, сказала я, моя дорогая Эллен. О, милосердие, милосердие.
"Да, - сказал он, - я думаю так и было. Хотя у него была самая красивая кожа, которую я когда-либо видел. Белая? Белая, как вот тот лист бумаги. Я держал его. Я держал его на своих руках...".
Он тихо выскользнул из кресла и, обойдя стол, подошёл ко мне. Он присел на корточки рядом со мной и, возможно, слишком опасное ощущение близости его тела заставило меня слегка отодвинуться. Он закрыл глаза и наклонил голову, но не прикоснулся ко мне.
«Послушай, — сказал он, — я не хочу причинить вред Роджеру. Мне нравится Роджер. Но, положи на меня свою руку так, как ты бы положила её на одну из твоих козочек или на какое-нибудь дикое существо, которое ты нашла в лесу. Положи руку и просто не отталкивай меня». Он продолжал сидеть там с закрытыми глазами и всё словно ждал, ждал благословения, так что в тишине комнаты я вдруг почувствовала, что если оттолкну его сейчас, он рассыплется на тысячу кусочков.
Я обняла его и склонила голову над его головой. Я провела рукой по его плечу и капли моих слёз упали на него. Разве не был красноречивым его плач, слышный повсюду, будь он издан в тишине или среди громкого шума? О, это было, не больше и не меньше, выражением человеческого состояния, не редкого и не необычного; просто состояние Уилла Уоркмана было отчаянным.
«Не жалей меня», — прошептал он. «Не жалей меня».
Вот это и был тот самый момент. Именно тогда я безнадёжно переплелась с этим человеком. До этого момента я могла отгородиться от него. Я могла быть спасена от этого ожидания, которое никогда не заканчивается.
«Там, на холме, появилась зелень, Уилл», — сказала я.
Тогда он встал, без особых усилий, улыбаясь. (Он не плакал. Он сиял.)
«Верно, — сказал он, — а я могу показать тебе цветущее дерево багряника».
Глава 3
Там и в самом деле было цветущее дерево багряника, а через два дня зацвели ещё три, такие яркие на фоне голых серых ветвей других деревьев, увешанных кардиналами, похожими на красные плоды. Вслед за багряником появились набухшие почки листьев на деревьях гикори и, удивительным, как румянец на щеке серого мула, был мягкий, нежный красный цвет болотных кленов. Оба берега реки были усеяны первыми плоскими листиками мимозы стыдливой.
Затем зацвёл кизил, и ростки всевозможной зелени начали появляться на холмах, разрастаясь практически на моих глазах. Лягушки подняли бешеный шум во всех болотистых местах и вдруг появились кусты дикой ежевики высотой по колено. Затем зелень вышла из-под контроля, поскольку весенний темп ускорился, и поднялась по огромным деревьям к небу. Кусты ежевики были мне уже по пояс. Дикая слива и ирга расцвели белыми облаками.
И пение козодоя раздавалось в сумерках.
Странные, усыпляющие дни моего томления прошли. Я превратилась в два глаза, высматривающих Уилла Уоркмана, и в два уха, прислушивающихся к его свисту. Так что я была напряженным и ожидающим существом, тянущимся к окну, тянущимся к двери, пока он не войдёт в дом. Тогда я могла отдохнуть. Его присутствие успокаивало меня. Я опускалась в кресло и вполуха слушала что он говорил. Для меня не имело значения что это было. У меня не было желания говорить. Я наслаждалась приятным отдыхом, пока он был рядом и чувствовала как мои веки превращаются в тяжелый атлас, пока, если он выходил из дома один, я снова не превращалась в окно, дверь, ожидающее существо.
Чтобы отвлечься, я бегала к козам, которые были очень игривыми, развлекались своими бодающими играми и прыгали вдоль дороги, пока мы гуляли. Я больше не боялась за них; теперь я знала, что они будут идти рядом со мной и, если я на мгновение скроюсь из виду, заплачут, как рассерженные младенцы. О, мои дорогие, как вы, должно быть, плакали! Мне не нужна была для них верёвка или ещё что-нибудь в этом роде, и я брала их в лес, чтобы они могли полакомиться вязами, диким сассафрасом и кедрами. Ох, как они ели. Теперь они всегда были голодны и ненасытны. И как им удавалось - я так и не поняла - не разодрать свои нежные губы об ужасные шипы дикой ежевики? Я всё ещё, даже здесь, иногда рассматриваю пейзаж глазами коз как преимущественно съедобный, и вспоминаю как их нежные нижние челюсти скользили в бок и вперед, и кажется слышу как они равномерно похрустывают. Как они играли! Если бы только хоть на мгновение я могла снова увидеть их игры.
Но я ошибаюсь. Я путаю то время с нынешним. В то время всё вокруг не было таким напряжённым. Было множество дней, когда я вела себя с Уиллом расслаблено и естественно. Были дни, когда Роджер присоединялся к нам, когда мы работали над созданием весеннего сада (Что со всем этим случилось? Неужели все прекрасные листья латука заросли сорняками?), и я знала, что в его присутствии я в безопасности и не совершу ничего неосмотрительного. Были волнующие грозы, когда отключалось электричество и мы с Роджером сидели и разговаривали при свете лампы. О, было множество раз, когда я контролировала ситуацию и мы с Уиллом общались вполне естественно и смеялись над новыми котятами, которых он принес из своего дома, над детенышем бурундука, над крошечной дикой белкой, которую он нашел и носил с собой под рубашкой, мать белки застрелили. И был тот восхитительный день, когда я сказала ему: «О, ты просто чудо, не так ли?» (Но из-за чего я это сказала?), и он ответил так серьезно.
«Нет другого такого как я. Ты никогда не встретишь такого как я. По крайней мере, я никогда не встречал». И, как мать защищающая своего ребёнка от познания зла, я знала, что не скажу ему, что каждый считает себя уникальным и, если понадобится, сможет доказать это. Но Уилл, конечно, не был обязан доказывать это, поскольку никогда не сомневался. Для него это была сладкая уверенность.
«Хотя, мне бы хотелось», — сказал он. «Мне бы хотелось встретить кого-то похожего на меня».
"Что бы ты тогда сделал?" спросила я.
Затем, с той яркой визуализацией, которая была для него синонимом воображения (например, как буфет вон там, у стены), он посмотрел поверх моей головы, с этой его загадочной улыбкой на лице, и я поняла, что он увидел там его, того человека, который был похож на него самого.
«Что ж, наблюдал бы за ним», сказал он. «Отошёл бы на расстояние и наблюдал за ним, чтобы посмотреть что он собирается делать».
Как чудесно, подумала я, думать о чьём-то поведении, когда тебе уже за пятьдесят, что оно может быть полно сюрпризов. И не верить, что человек почти точно может знать, что он будет делать каждый день до конца своей жизни.
О, конечно, было много чудесных, спокойных дней. Был день, когда мы собрали нежные побеги лаконоса (мы нашли их в большом количестве) и я научилась готовить из них салат. (Интересно, плоды лаконоса которые я замариновала всё ещё стоят на высокой полке, выстроенные в аккуратный ряд?). И вино из цветков дикой бузины, которое мы с Уиллом пили. (Стоит ли всё ещё тот огромный кувшин в прохладном ручье там, где мы его оставили, или его разбило о камни в сезон половодья?). И были ночные костры, которые мы разводили втроём, и ели снаружи, и наслаждались шоу светлячков, пока Роджер не начинал напевать: «Как мне удержать её в городе, после того как она увидела ферму?».
О, это была великолепная весна, самая чудесная в моей жизни. И всё же, точно так же как красота этого места имела оттенок, о котором упоминалось в рассказах о гремучих и медноголовых змеях, так и мы увидели, наконец, в универсальном магазине сына Уилла, Мальчика. На первый взгляд он бесспорно был сыном Уилла, но это было сходство, увиденное через кривое зеркало, это было испорченное изображение Уилла, настолько карикатурное, что я инстинктивно отшатнулась от него. Аккуратная черная шапка волос Уилла в Мальчике представляла собой густую, неряшливую копну, с заросшими бакенбардами. Точёные губы превратились в толстые и распухшие, а чудесное мускулистое тело стало дряблым. Но самое ужасное, что красивые тёмные глаза, такие живые и доверчивые, у сына были злыми и расчетливыми. Он не был мальчиком; ему было тридцать лет, у него были жена и дети, и он совсем недавно снова вернулся домой, благодаря финансовой помощи Уилла, после каких-то «неприятностей» в Детройте.
Весть о «неприятности» дошла до Кентукки через родственников («Жена в родстве с одной половиной жителей округа, а я — с другой», — сказал Уилл) и Жена вернулась.
«Она боится, что я дам ему денег», — сказал Уилл. «И она права. Я уже это сделал и, наверное, сделаю снова. Я всегда говорю, что это в последний раз, но как это может быть в последний раз, если дети живы и они твои?». Пока они живы, милый Уилл.
«Увы, — сказал он, — разбитые и перевёрнутые машины, аресты в нетрезвом виде, неприятности за неприятностями. А у него ни единой царапины. Я видел состояние машины, в которой он перевернулся, а он сумел вылезти из неё. И драки - как же он дерётся. Я говорю ему: "Хватит драться на кулаках. Что бы человек ни сделал, не надо забивать его до смерти". Звонки, не знаю в каком количестве, раздающиеся среди ночи. Похоже он не в состоянии звонить ни в какое другое время, кроме как в два часа ночи, так что я в итоге отключил телефон. "Папа, можешь дать мне двести долларов? Папа, можешь выслать их прямо сейчас?". В итоге я продал всё своё оружие. У меня было несколько хороших ружей, но Жена всё время твердила: "Спрячь ружья, спрячь ружья", пока я не избавился от них. Конечно, это не помешает ему обзавестись собственным, но по крайней мере он не будет в бешенстве расхаживать по округе с одним из моих ружей».
У меня болело сердце за Уилла (он насвистывал «Паршивую овцу» в эти дни), потому что, хотя Эллен никогда не доставляла нам ни малейшего беспокойства, мы всё равно беспокоились, когда она ездила на прогулки в компании парней, которые были неопытными водителями или когда у неё поднималась температура. Невозможно воспитать ребенка, не испытывая особой тревоги. Мальчик устроился на работу на местную лесопилку, но поругался с начальником. Вскоре у него начались более серьезные неприятности, грозившие тюремным сроком. Я никогда не знала какие именно выдвигались обвинения, за исключением того, что в них участвовала девушка и Уиллу пришлось продать часть своей собственности, но было ли это сделано чтобы внести залог или для того, чтобы угодить кому-то, выдвигающему обвинения, я не знаю. В любом случае, Мальчика отпустили, но впереди ему предстоял суд.
«Кажется, — сказал Уилл, — что всё превратилось в хаос».
«С ним всегда было трудно?» спросила я. «Даже в детстве?».
«Нет, — сказал Уилл, — он вернулся домой с флота, озлобленный на всё. Но подростком он всегда смеялся. И был милым. Самым милым маленьким мальчиком, которого вы когда-либо видели. Я брал его всюду, он везде был со мной. Тогда я всегда делал ему такую же стрижку как у меня. Я никогда не одобрял, чтобы мальчики выглядели как девочки. И когда он уехал отсюда, чтобы пойти на флот, на той маленькой станционной платформе было девять девушек, которые пришли его проводить. Конечно, среди них была примерно половина, с которыми лучше бы он вообще никогда не разговаривал. Я ему тогда так и сказал, а он ответил: «Папа, откуда ты так много знаешь о маленьких девочках?». Помню во рту у меня от этого остался неприятный привкус. Я не имею ничего общего с маленькими девочками и он это знает. Просто я знаю из каких они семей. Все знают».
«Мне жаль, что у тебя возникла эта новая проблема», — сказала я.
"Да, это очень плохо. И я вообще ничего не понимаю. Его жена его любит. И она такая хорошенькая. Она позволяет ему пить дома. Ему не обязательно идти куда-нибудь, чтобы выпить. Она всё терпит и терпит его. «Мальчик, — сказал я ему в этот последний раз, — я даже не знаю как быть дальше. Я пытался, старался. Но мне нечего тебе сказать. Кажется, всем нечего тебе сказать». "Ну, папочка, - сказал он мне, - всем и тебе тоже нечего сказать". "Это правда", - сказал я, и я думаю что так оно и есть, - но я хотя бы предпочитаю держаться подальше от неприятностей".
«Я не знаю почему так происходит. Он умный. Он может устроиться на хорошую работу. Но он продолжает возвращаться. Если у меня был гараж, он хотел стать механиком, если я занимался фермерством, он хотел стать фермером. Вроде он всегда хотел того же, что и я».
Уилл некоторое время сидел молча. «Что ж, — сказал он, — мне пора идти. Мне нужно, чтобы Жена поставила свою подпись на документе, чтобы я мог продать часть земли которой владею, а она, скорее всего, попросит всё остальное, что у меня есть, взамен на эту подпись. Мне нужны деньги на Мальчика и она это знает. Да, всё просто похоже на безумие. Если бы у меня не было тебя, с кем можно было бы поговорить, я не знаю что бы делал в такие периоды».
Он увидел слёзы в моих глазах. «Ну же, — сказал он, — не беспокойся так обо всём этом. Всё наладится». Затем он подошёл к двери и повторил, как бы убеждая себя: «Всё наладится. Должно наладиться».
О, разве не разрядило бы обстановку, если бы я могла хотя бы раз, после того как посуда была вымыта, зайти в гостиную Эллен, где Марк и Роджер сидели со своей сдержанной вежливостью («Сигарету, Роджер?» «Принести тебе выпить, Марк?") и со вздохом просто сказать что-нибудь реальное, например: "Похоже, в нашей жизни наступил полный бардак"? Но нет, это, конечно, не разрядило бы обстановку. Они были бы шокированы. Даже маленький Баки не может рассказать мне о своей беде, а должен вежливо становиться на колени и произносить свои надлежащие епископальные молитвы каждый вечер, не проявляя никаких эмоций. Я стараюсь делать с Баки всё то, что он делал с Эллен, хотя сама Эллен была воспитана агностиком. «Но тогда Баки пришлось бы столкнуться с другим миром, отличным от моего», - сказала Эллен, - «и, кроме того, меня попросил об этом Роджер», что меня очень удивило, потому что если я когда-либо и встречала двух похожих мужчин, то это были Марк и Роджер, и я всегда думала, что Марк привлёк Эллен именно по этой причине. Не то чтобы они полностью были похожи друг на друга, но в своих характерах, и особенно в своей неспособности проявлять эмоции, или даже наблюдать за эмоциями других людей, они кажутся мне такими похожими.
Нет, я не брошу такую бомбу в гостиной Эллен. Я заберу поднос у медсестры Эллен, уложу Баки спать, вымою посуду, а затем пойду посидеть с ними двумя, пока мы все втроем будем пытаться читать книги и газеты, и подожду, пока мы не сможем наконец скромно уползти в свои кровати и спрятаться в темноте, где стены кричат: «Эллен! Эллен! Эллен!» и мы ждём её смерти. Ну а мы с Марком, думаю, дождёмся её смерти. Роджер пока не принял этот факт. Он часами сидит в её комнате, просто смотрит в пустоту и, конечно, даже не создаёт видимость того, что работает. Я с нетерпением жду того момента, когда у него закончится годовой отпуск и ему придётся вернуться к преподаванию. Теперь он не изучает ничего, кроме рака, пока не станет мировым авторитетом в этом вопросе. Но, по крайней мере, мне удалось добиться одного. Я на коленях умоляла его перестать настаивать на том, чтобы Эллен возили в другие больницы и клиники для опробования новых методов лечения, и дали её бедному телу отдохнуть. О, моя детка, какие чудовищные вещи они пробовали на тебе.
В любом случае, доктор Робинсон наконец уговорил Роджера принять успокоительное, чтобы он смог поспать и я ему благодарна. Я не знаю спит Марк или нет; его комната находится в другой части дома. Я сплю в комнате Баки и хочу всегда быть рядом, если понадоблюсь ему. Думаю именно поэтому я ничего не принимаю перед сном. Или, может быть, это потому что по ночам Уилл всегда со мной в моих мыслях и никто не может этому помешать. Однако, я часто выхожу во двор, недалеко, чтобы услышать Баки если он позовёт меня, а затем жажду присутствия Уилла рядом с собой иногда с такой силой, что мне кажется он должен появиться, он должен появиться уже в следующую секунду, ступая своими широкими шагами по подъездной дорожке и, не говоря ни слова, просто снова взять меня на руки и позволить мне укрыться там, на его груди, как за каменной стеной.
Комментариев нет:
Отправить комментарий